Рандеву можно датировать лишь приблизительно: оно имело место в 1832 или 1833 г.

В 1832 г. Пушкин побывал в посольском особняке четыре раза. 4 сентября 1832 г. Вяземский писал, что «жена Пушкина сияет на балах и затмевает других…» Вяземский имел в виду летние балы, один из которых давали Фикельмоны711. В сентябре 1832 г. Долли впервые допустила резкий выпад против Натали: «…у неё не много ума».

В 1833 г. поэт часто встречался с Дарьей в свете. 24 июля он был приглашён на раут в её дом. После вечера Вяземский писал жене: «…было довольно весело. Один Пушкин palpitoit de l’interet du moment (был весь захвачен переживаемым им моментом), краснел, взглядывая на Крюднершу»712.

Баронесса Амалия Крюднер была пассией императора. Никаких подтверждений тому, что поэт действительно ухаживал за нею, нет. Не было ли всё это игрой, позволившей Пушкину утаить роман с Фикельмон даже от ближайших друзей вроде Вяземского?

Австрийский посол редко покидал Петербург. Но 10 августа 1833 г. он уехал в Богемию. По этому случаю П.А. Вяземский писал А.И. Тургеневу: «Фикельмон уехал в Австрию, и австрийская красавица не принимает»713. Неделю спустя Пушкин также уехал из столицы, а в конце 1833 г. закончил работу над «Пиковой дамой».

Поэт вернулся из путешествия 20 ноября 1833 г. Четыре дня спустя он был на приёме у Фикельмон; 29 ноября упомянул в дневнике о трауре в семье Элизы Хитрово и Дарьи Фикельмон.

В 1834 г. Пушкин побывал на балу в австрийском посольстве дважды – 28 февраля и 8 марта; в дневниковой записи от 17 марта отметил обед втроём с послом и его женой. Поэт сетовал на то, что Долли заставила ждать себя полчаса, а сам он «во всё время» сердился, что приехал в сапогах.

С апреля 1834 г. тон записей в пушкинском дневнике изменился: «Вчера rout у гр. Фикельмон. S. не была»; «S. не было – скука смертная!» Новым увлечением поэта стала графиня Надежда Соллогуб. В начале мая 1834 г. поэт писал, что зван Дарьей на вечер, хотел ехать, но не поехал. Во второй половине июня Пушкин известил жену, что Бобринская и Фикельмон живут на Чёрной речке, «принимают – а никто не едет». В начале июля он сообщил Натали, что был у Долли и как «ввалился в освещённую залу с нарядными дамами, то и смутился как немецкий профессор: насилу хозяйку нашёл, насилу слово вымолвил»714. Можно предположить, что поэт не кривил душой. Роман с Долли был позади, и при встрече с ней он испытывал неловкость.

Пушкин охотно посвящал стихи своим «идолам». Роман с Фикельмон был потаённой любовью. Должно быть, по этой причине знатной даме не было посвящено ни одного стихотворения. Лишь дважды он изобразил её на полях рукописей 1829–1833 годов715. На одном рисунке изображена молодая красавица с орлиным профилем. Рисунок наводит на мысль о героине «Пиковой дамы». На стене в спальне старой графини висел портрет с изображением «молодой красавицы с орлиным носом».

После 1832 г. всякие упоминания о Пушкине исчезли со страниц дневника Фикельмон. Лишь в 1837 г. Долли нарушила молчание, посвятив сочувственные слова памяти поэта. Её тирады по поводу жены убитого звучали почти как признание, намёк на собственные переживания: «…какая женщина посмела бы осудить госпожу Пушкину? Ни одна, потому что все мы находим удовольствие в том, чтобы нами восхищались и нас любили, – все мы слишком часто бываем неосторожны и играем с сердцами в эту ужасную и безрасчётную игру!»716

В письмах Наталья Николаевна не раз упрекала мужа за его «измены», называя соперниц по именам. Но она ни разу не упомянула имени своей покровительницы Долли.

Фикельмон отличалась от идеала женщины, близкого Пушкину. Но он ценил в ней её недюжинный ум, светский такт и аристократизм, а также живое участие, которое она приняла в его семейных делах.

В начале 1834 г. «жаркая история» ещё не закончилась, когда на страницы дневника Пушкина попало имя Дантеса. 26 января 1834 г. поэт записал с явным раздражением: «Барон Д Антес и Маркиз де Пина, два шуана, будут приняты в гвардию прямо офицерами. Гвардия ропщет»717. Небольшая неточность, допущенная Пушкиным, позволяет судить об источниках его информации. По-видимому, он получил сведения от тех, кто хлопотал за двух французских дворян. Хлопоты лишь частично увенчались успехом, поскольку де Пина был определён в армейский пехотный полк (в дальнейшем на него пало подозрение в краже серебряных ложек и он должен был подать в отставку)718.

Могла ли гвардия роптать в январе по поводу того, что в феврале два никому не известных эмигранта, возможно, получат чин корнета? Событие ещё не произошло, и о нём были осведомлены прежде всего покровители молодого француза. В числе их была Дарья Фикельмон.

В дневниковой записи Пушкина видят знак судьбы, роковое предчувствие грядущей трагедии. Так ли это? Поэт не мог предвидеть романа жены с Дантесом и кровавой развязки. Однако были обстоятельства, которые восстановили его против Дантеса.

Дантес приехал в Россию, имея несколько рекомендательных писем. Одно из них было адресовано Д. Фикельмон. Покровительство влиятельной дамы помогло эмигранту сделать карьеру при дворе719.

Секунданта Пушкина Данзаса живо интересовали взаимоотношения Долли с Пушкиным и Дантесом. По свидетельству Данзаса, француз привёз рекомендательное письмо к мадам Фикельмон, пользовавшейся особым расположением императрицы. «Этой-то даме, – заключил он свой рассказ, – Дантес обязан началом своих успехов в России»720.

Итак, Пушкина возмутило два обстоятельства: во-первых, то, что власти грубо нарушили русские воинские традиции, приняв эмигранта в гвардию сразу в офицерском чине, и, во-вторых, то что этому способствовала его Долли.

28 февраля 1834 г. Дантес был приглашён на бал к Фикельмонам, где хозяйка представила его императрице721. Служба в Кавалергардском полку стоила больших денег, которых у эмигранта не было. Но хлопоты посольши помогли преодолеть затруднение. Подруга Долли – царица, шеф Кавалергардского полка – назначила Дантесу деньги из своей шкатулки722.

Долли приняла самое живое участие в судьбе двух молодых людей, дебютировавших в свете: Наташи Пушкиной, а затем Дантеса.

Что касается Пушкина, он увлёкся женой австрийского министра в то самое время, когда у Натальи Николаевны завязался роман с царём.

Часть II

Вызов

Натали и царь

Ухаживания государя за Наташей Пушкиной не выходили из рамок приличия. Но роман был замечен в обществе. Геккерн намекнул на это обстоятельство, заметив, что Пушкина едва не была соблазнена царём.

Дипломат знал цену словам, коль скоро речь шла о