Пушкин познакомился с семьёй Фикельмон в 1829 г. «…Пушкин, писатель, ведёт беседу очаровательным образом – без притязаний, с увлечением и огнём…» – записала Фикельмон в дневнике 10 декабря 1829 г.692

Долли могла оценить беседу Пушкина, так как в аристократических салонах разговаривала почти исключительно на французском языке. С русским дело обстояло не так хорошо. Внучка Кутузова провела жизнь за рубежом и по приезде в Петербург вынуждена была брать уроки русского языка.

Фикельмон произвела впечатление на поэта. Составляя список лиц, которым следовало послать визитные карточки под Новый год в декабре 1829 г., Александр Сергеевич отвёл ей первое место: «Дворц. набер. Австрийскому посланнику 2». Запись «Хитровой 2», посвящённая матери Долли, попала на 16-е место693.

12 января 1830 г. Долли пригласила поэта участвовать в забаве – «маскарадном выезде». Примечателен список ряженых, составленный ею: «…я, Геккерн, Пушкин […]»694.

С точки зрения должностного положения голландский министр Геккерн был самым видным членом компании.

Когда Александр Сергеевич отправился в Москву, Дарья в апреле 1830 г. прислала ему письмо. В ответ Пушкин осыпал дочь Элизы комплиментами: «Я хотел бы уже быть у ваших ног, – писал он. – Позволите ли вы сказать вам, графиня, что ваши упрёки так же несправедливы, как ваше письмо прелестно. Поверьте, что я всегда останусь самым искренним поклонником вашего очарования (вашей любезности)… хотя вы имеете несчастье быть самой блестящей из наших светских дам»695.

Переписка была продолжением светского флирта. Поводом для шутливых упрёков красавицы были слухи о скорой женитьбе поэта.

К числу поклонников Дарьи Фёдоровны принадлежал князь Пётр Вяземский. Он чутко реагировал на успех Пушкина. В апреле 1830 г. в письме жене он выражал удивление, почему Пушкин ещё не влюбился в «посланницу богов», «посланницу австрийскую» – «он, такой аристократ в любви? Или он боялся l’inceste и ревности между матерью и дочерью?»696 Со своей стороны, Пушкин подшучивал над чувствами друга. 2 мая 1830 г. он писал Вяземскому: «Правда ли, что ты собираешься в Москву? Боюсь графини Фикельмон. Она удержит тебя в Петербурге. Говорят, что у Канкрина ты при особых поручениях и настоящая служба твоя при ней». 11 августа 1830 г. Долли записала в дневнике: «Вяземский уехал в Москву и с ним Пушкин писатель… Никогда ещё он (Пушкин. – Р.С.) не был таким любезным, таким полным оживления и весёлости в разговоре». В декабре 1830 г. Долли объявила Вяземскому, что только он и Пушкин могут скрасить её жизнь в свете: «…нет ничего менее весёлого, чем современный салон, – нет больше любезности, нет больше изящества в выдумках, если только вы и Пушкин вскоре не вернётесь»697.

Брак Пушкина положил конец обмену комплиментами, однако ненадолго. Долли встретилась с четой Пушкиных у матери – Элизы Хитрово. Её мнение по поводу внешности поэта не изменилось: «…рядом с ней (Натальей. – Р.С.) его уродливость ещё более поразительна, но когда он говорит, забываешь о том, чего ему недостаёт, чтобы быть красивым, его разговор так интересен, сверкающий умом, без всякого педантства»698. Вскоре прежние отношения поэта с Фикельмон возобновились.

17 ноября 1832 г. Долли сделала в дневнике запись, касавшуюся Эмилии Мусиной (в девичестве Шернваль): «…она сияет новым блеском благодаря поклонению, которое ей воздаёт Пушкин-поэт»699. Ухаживания поэта за Мусиной были незначительным и кратким эпизодом, никем в свете не замеченным. Почему же Долли обратила внимание на этот эпизод и сделала запись в дневнике, куда она заносила лишь наиболее важные в её глазах происшествия? По всей видимости, ухаживания Пушкина задели её чувства. Умная посольша очень точно определила мотивы поведения красавиц, домогавшихся внимания первого поэта России. Его поклонение стало своего рода пробой, удостоверявшей титул первой красавицы. Соперничество двух выдающихся великосветских звёзд завершилось победой Долли.

Воспоминания о романе Пушкина с Фикельмон были записаны П.В. Анненковым и П.И. Бартеневым. В тетрадях Анненкова значилось: «Жаркая история с женой австр. Посланника»700. Имеются основания полагать, что Анненков записал слова приятеля поэта Павла Нащокина. Нащокин назвал имя возлюбленой Пушкина. Но он запретил Анненкову публиковать его рассказ и ссылаться на источник; это и объясняет его откровенность. П.И. Бартеневу Нащокин поведал целую историю о романе, но категорически отказался назвать имя любовницы поэта701. Друг Пушкина Соболевский прочёл воспоминания Нащокина в записи Бартенева. Рассказ о романе Пушкина с Фикельмон не вызвал у него никаких сомнений. Между тем во многих других местах рукописи он сделал пометы: «Не видывал», «Пустяки», «Это вздор», «Никогда не слыхал» и пр.702

Следует заметить, что Пушкин увлёкся Дарьей Фёдоровной в период его самого тесного общения с Соболевским. Павел Нащокин и Сергей Соболевский были ближайшими приятелями поэта, с которыми он обсуждал свои отношения с женщинами без всяких недомолвок, с полной откровенностью703.

Исследователи склонны видеть в повествовании Нащокина устную новеллу Пушкина704. Однако такое мнение едва ли справедливо. Приятель поэта, можно думать, не раз повторял захватывающую историю в кругу товарищей, прибавляя новые и новые подробности. Новеллу украшали перлы, подобные следующему: «Они разделись донага, вылили на себя все духи, которые были в комнате, ложились на мех»; «начались восторги сладострастия» и пр.705 В приведённых фразах звучала живая речь, но не Пушкина, а Нащокина, корнета в отставке, буяна, занятного балагура, любителя пикантных историй. (По матери Нащокин происходил из рода дворян Отрепьевых-Нелидовых, представителем которого был Дмитрий Самозванец.)

XVIII век выработал своеобразные формы любовного поведения, включавшего разного вида обмороки и «сцены»706. Петербургские кокетки были знакомы с модными приёмами «науки страсти нежной». Речь о Долли Фикельмон зашла, когда приятели обсуждали вопрос о женских «траги-нервических явленьях». Беседуя с Нащокиным, Пушкин сослался на пример женщины, избежавшей обморока в отчаянном положении707.

Пушкин решительно отказался назвать Нащокину имя этой женщины и лишь со временем проговорился. Речь шла о Долли. Тайное свидание в австрийском посольстве затянулось, и любовники не заметили, как настал день. Покидая покои, они столкнулись лицом к лицу с дворецким. Женщина почти лишилась чувств, но в последний момент овладела собой. Нащокин недаром назвал эпизод «жаркая история»708. Пушкин будто бы купил молчание итальянца-дворецкого, дав ему крупную сумму.

Неудачный финал свидания с Пушкиным надолго запомнился Долли. «Блистательная дама в продолжение четырёх месяцев не могла без дурноты вспомнить об этом происшествии»709. Дарья Фёдоровна должна была считаться с тем, что кроме двух семей скандал мог затронуть третьих лиц. Мать Фикельмон Элиза была без памяти влюблена в поэта.

Дневник Пушкина пестрит пометками о встречах с Долли. В мае 1831 г. Пушкин впервые посетил дом Фикельмонов вместе с женой. 15 ноября 1831 г. Вяземский передал