— Служанка барона Даммена?

Точно! Когда мы впервые встретились с Инесс, я представилась служанкой Даммена. Удивительно, что она помнит…

— Да, у меня усадьба в его баронстве, — ответила я, давая понять, что я не простолюдинка.

Расспросы начались по новой, на этот раз от Инесс. Я понимаю, почему обе Бринмор так интересуются мной: хозяин дома слывет избалованным женским вниманием, переборчивым красавчиком, который считает редландских девушек простушкам, недостойными его внимания. На том единственном богатом вечере, где я была, он танцевал лишь с матерью, игнорируя остальных женщин, большинство из которых мечтали о его внимании.

Когда я утолила первое любопытство каэрин, мать Бринмора попросила слуг «принести дело». Делом оказались три платка, нитки и иголки: каэрина велела нам вышивать на них молитвы, чтобы отнести потом в храм на благословение жрецам.

Дочери мать сама вдела нитку в иголку, и Инесс принялась за работу, действуя вполне уверенно; я тоже стала вышивать, и неожиданно для себя увлеклась процессом, стала напевать себе под нос.

— Что вы напеваете? — заинтересовалась старшая Бринмор.

Напевала я романс, который особенно полюбился моим друзьям в Тулахе. Немного изменив слова, я начала:

— У храма стояла карета…

Мне всегда нравилось петь. Но в той, другой жизни, я обладала посредственным голосом, а здесь из моих уст словно мед льется, и больше я не стесняюсь слушателей и не задумываюсь о том, что где-то сфальшивила. К тому же романсов и народных песен я знаю достаточно – ходила в школе в фольклорный кружок.

Платки перестали шелестеть в руках каэрин, и они замерли с тем же удивлением и восхищением, как и обычные крестьяне Тулаха, которые слышали, как я пою.

— Как красиво… А если с музыкой… — мечтательно протянула Инесс, когда я закончила песню. — Росс, ты же умеешь играть на лютне. Подыграешь певунье?

Я повернулась и увидела стоящего у двери Бринмора, на чьем идеальном лице, как всегда, не было выражено ничего, кроме холода. Когда он вошел? Неужели тоже слушал, как я пою?

Кровь прилила к моим щекам, и я разволновалась, словно не мое пение он услышал, а голой меня увидел.

— Я должен услышать песню еще раз, — ответил Бринмор и приблизился.

— А вы правда на лютне играете? — брякнула я растерянно.

— Прекрасно играет, — похвасталась его мать.

— Дар богов, — повторила я слова брата Кэолана из Тулаха.

— Хороший голос – это дар, но на лютне при желании любой научится играть, — возразил граф.

Я смутилась еще больше, отвернулась от Бринмора и поняла, что все-таки не при каждом могу петь. Не при каждом.

***

Следующие несколько дней я почти не видела графа Бринмора, зато с его сестрой и матерью каждый день встречалась то в гостиной, где мы вышивали вместе, то в столовой за ужином или завтраком – раз в день меня стабильно звали поесть с господами. По моим подсчетам, посыльный графа уже должен был разнюхать все и вернуться, поэтому я подловила Бринмора как-то вечером и, заступив ему дорогу, спросила напрямую:

— Ваш человек вернулся из графства Тавеншельда? Узнал, что было нужно?

— Терпение, — ответил граф. — Еще рано говорить об этом.

— Как бы не стало поздно. Иннис сидит взаперти в ужасных условиях, а избитый Рис без помощи. Тут каждый день на счету.

— Иннис Мур переведена в другое место, где условия содержания намного лучше. Ее супруг Рис Мур уже уверенно ходит. Дело разбирается, — соизволил сообщить Бринмор настолько нейтральным голосом, что даже робот бы позавидовал.

— Раз дело снова разбирается, ваш посыльный уже прибыл?

— Да, пару дней назад.

— Пару дней! — воскликнула я. — А вы мне так и не сказали!

— Что бы это изменило? Ваше участие в деле необязательно.

Я опешила, глазами захлопала, и возмущение мое получилось удивленным:

— Вы же знаете, как я переживаю! Почему не сказали, что процесс возобновлен? Что Иннис перевели?

— Вы пришли ко мне, чтобы я решил дело, и я решаю. Ждите. Как что-то станет ясно, я скажу.

Понятно. Важный граф не обязан отчитываться перед простой женщиной из далекой провинции…

— Можно я хоть Риса навещу? — спросила я.

— Лучше будьте здесь.

— Я буду осторожна, Ваше Сиятельство.

— Нет, вам лучше быть здесь.

— Вы в чем-то меня подозреваете? — спросила я.

Тяжело говорить с Бринмором – такое ощущение, что ему слов на меня жаль, и моим присутствием он тяготится. Но все равно к себе домой привел, где в данный момент его мать и сестра, а значит, не так уж я его раздражаю. Может, и вовсе не раздражаю.

— Ответьте, — тихо настояла я.

— Идите к себе, — промолвил он.

— Значит, подозреваете… — Кивнула я, затем поклонилась. — Благодарю, что уделили мне время, Ваше Сиятельство.

Он оставался на месте, холодный-холодный, непроницаемый и бесстрастный – Тейг по сравнению с ним приветливый малый. И когда я уже двинулась по коридору вперед, обронил:

— Астрид.

Я посмотрела на каэра.

— Я не хочу, чтобы с вами что-то случилось. Вам не место в дешевом трактире.

— Как и в вашем доме…

Он мне не ответил, и мы разошлись. А вечером, когда я уже готовилась ко сну, в мою дверь постучали. Первая мысль, что пришла мне в голову, была о Бринморе, и я вся переполошилась-взволновалась. Но, открыв дверь, увидела служанку с подносом и каэрину Инесс.

— Можно к вам? — попросила она с улыбкой и протянула мне руку.

Сначала я не поняла, в чем дело, затем до меня дошло, что девушка, возможно, не была в этой комнате, поэтому не ориентируется. Я взяла за ее ладошку и провела к кровати, единственному месту, куда можно присесть. Служанка зашла вслед за каэриной, опустила поднос на стол и вышла, сама за собой прикрыв дверь.

— Я к вам с подношением; слышала, вам понравилась эта горькая гадость, — сказала Инесс.

— Вы о кофе? — уточнила я, глянув на поднос с двумя чашечками.

— Да. Редкий напиток и сладости – этим можно вас подкупить?

— Уже подкупили, — улыбнулась я.

Инесс я подала чашку с подогретым молоком, а сама стала пить кофе; еще нам принесли маленькие пирожные из слоеного теста с кремом и шоколадные кексы.

— Мама говорит,