Были долгие жаркие объятия, смех, радостные улыбки и слезы счастья…

– Прости, дорогая Прокла, что не смогла навестить тебя раньше. Мое исчезновение вместе с тобой и долгое отсутствие вызвало нездоровый интерес у служителей иерусалимского храма и римлян. Муж устал всех уверять, что я нахожусь в Египте, у родственников. После возвращения из пустыни за мной долго следили, я боялась очередным отсутствием повредить мужу. Он ведь и так из-за меня слишком много переживал. И вот, наконец, к моей семье у всех пропал интерес.

– Из-за меня неприятности еще и у твоей семьи… – виновато промолвила римлянка.

– Нет, ты не при чем, просто таков мир. А я бы себе никогда не простила, если б погибла ты и невинное дитя.

– Не слышала ли ты хоть что-нибудь о моем муже? – несчастная еще лелеяла надежду на чудо, коль не видела его мертвым, не трогала руками его остывшее лицо, не плакала на могиле.

– Он… казнен по приказу Тиберия. Палач был восхищен мужеством Понтия Пилата и дал уйти ему скоро и без мучений.

– Осталась ли его могила на этой земле?

– Могилой стало море. Тиберий приказал бросить тело в его волны.

Обе подруги замолчали на некоторое время, отдавая дань памяти погибшему, в чью кончину только теперь окончательно поверила Прокла. Наконец Саломия почувствовала, подруга хочет знать о судьбе еще кое-чего, и опередила ее:

– Хитон Тиберий обманом отнял у твоего мужа. Император понял, что в нем скрыта великая сила. Но одежда не принесла пользы Тиберию, не излечила от болезней, не вернула молодость. Наоборот, властитель Рима стал гореть огнем, едва надел на себя хитон.

– Догадываюсь, как он поступил с одеждой.

– Да. Он приказал сжечь хитон.

– Одежда сгорела? – нетерпеливо с сожалением спросила Прокла.

– Император желал лично наблюдать, как горит хитон. Раб, несший огонь, неуклюже споткнулся, светильник оказался у него под животом и погас. Тиберий приказал высечь здесь же негодного раба, а за огнем отправил преторианца. Тот принес огонь, а вместе с ним свою тунику, спрятанную под плащом. Благо, на землю опустились сумерки, оба других преторианца наказывали раба, а император наслаждался его мучениями… В общем, преторианцу удалось, рискуя жизнью, поменять хитон на собственную тунику и поджечь ее.

– Для чего легионеру нужен был хитон?

– Он тоже заметил, что император совсем по-другому обращался с Пилатом, когда тот заходил в хитоне. Хотя, немногим временем ранее, Тиберий придумывал дня него вид самой мучительной казни. У преторианца страшно болела жена, ужасно мучилась, и он надеялся с помощью хитона ее излечить.

– И как она? Перестала мучиться?

– Как сказать… Она успокоилась, едва дотронулась рукой до ткани и… умерла.

– Возможно, для нее это было лучшее, – задумчиво молвила Прокла.

– Преторианец разуверился в силе хитона, и, когда мои друзья в Риме его нашли и предложили купить одежду, он согласился. Хитрец заломил баснословную цену: он понял, что в хитоне есть что-то необычное, то, что не удалось открыть ему. Прости, пришлось воспользоваться твоими деньгами…

– Пусть хотя бы деньги пойдут на пользу этому смелому человеку, который сохранил хитон, – лишь обрадовалась Прокла. – Но где же он теперь?

– Вот! – Саломия открыла шкатулку дорогого дерева. – И он твой!

– О, чудо! Его хитон! – женщина бережно взяла одежду и прижала к груди.

Она, казалось, чувствовала исходящее от хитона тепло – Его, а потом тепло ушедшего мужа. Хотелось плакать, но Прокла не могла – потому что боялась залить слезами хитон.

Шли мгновения, они начали складываться в часы, а Прокла продолжала сидеть, прижимая к себе хитон. Саломия начала волноваться за подругу:

– С тобой все хорошо?

– Мне очень хорошо, – произнесла римлянка и снова надолго замолчала.

– Прокла, наш Господь не любит, когда люди поклоняются вещам…

– Я понимаю, Саломия… Но… Это все что осталось от Его земной жизни, что Он подарил моему мужу в знак прощения его великого греха, все, что осталось от моего Понтия.

Прокла, чтобы не пугать подругу, с силой и сожалением на лице оторвала хитон от своей груди и бережно положила в шкатулку.

Свиток войны

Тридцать лет Прокла жила в общине кумранитов – к ее радости, позабытая прежним миром и принятая новым миром, непонятным многим, но ставшим для нее самым близким. Все эти годы она делила между любимой работой и заботой о самых близких людях. Ее дочь, Мария, выросла и вышла замуж за Антигона – мужественного доброго человека из этой же общины. Один за другим дочь одарила Проклу пятью прелестными созданиями – внуками и внучками.

Где-то за пределами пустыни лилась кровь, народы выясняли свое превосходство, но миролюбивых кумранитов обходили стороной даже разбойничьи ватаги. Все казалось таким далеким и нереальным, когда Прокла в скриптории переписывала дышащие ужасом строки Свитка войны. То был подробный рассказ о последней и решающей схватке сил света и добра с силами тьмы и зла, которая должна произойти в неведомом будущем:

«Первое приложение рук сынов Света при начале действий против жребия сынов Тьмы, против войска Велиала: против полчища Эдома и Моава и сынов Аммона, и войска Филистеи, и против полчищ киттиев Ашшура, и кто с ними в помощь бесчестящим Завет, сыны Левиевы, сыны Иудейские и сыны Вениаминовы, ушедшие в пустыню, сразятся с ними, со всеми полчищами их…»

Война сынов Света против сил Тьмы будет длиться сорок лет. Свиток войны говорит о грядущем торжестве детей Божьих, но путь их будет необычайно тернист. В ходе жестокой борьбы три раза одержат победу сыны Света, три раза – сыны Тьмы, и только седьмое сражение завершится окончательной победой над сынами Тьмы.

Хотя мирные кумраниты и готовились к последней битве, как им велел Свиток войны, но Прокла надеялась, что произойдет это не скоро, и ее дочь и внуки не познают ужасов грядущих битв. А тем временем приближались времена, которые станут для Иудеи не менее страшными, чем Апокалипсис, изображенный в древних манускриптах.

Понтий Пилат понял, что порученный ему в управление народ отличается от всех других подданных Рима, и любое посягательство на его религию и традиции может привести к ужасным последствиям. Мудрые головы в Риме, если и не постигли того, что удалось постигнуть пятому римскому прокуратору ценой собственной жизни, то все же понимали, что имеют дело с необычным народом. И относились к иудеям соответственно: их даже освободили от службы в римской армии – не только в легионы, но даже во вспомогательные части иудеев не призывали.

Но шли годы, покидали мир те,