Наконец Мария и Прокла с помощью женщин подняли Антигона и отвели в дом. Вместе с ними вошел старейшина общины; остальные, как им ни хотелось услышать новости из Иерусалима, остались у порога. Все понимали, что сейчас не самое лучшее время для расспросов Антигона.

Раненого положили на постель из тростника. Он открыл глаза и увидел перед собой растерянное лицо плачущей жены. Антигон попытался улыбнуться и тихо прошептал:

– Спасибо Небу, что я вновь вижу тебя. Я уже не надеялся…

Глаза его самопроизвольно закрылись, Антигону пришлось совершить неимоверное усилие, чтобы вновь поднять веки. Взгляд на этот раз упал на склонившегося старейшину.

– То была не война Добра со Злом. Мы ошиблись… – тихо промолвил Антигон.

– Тогда что? – тревожно прошептал старейшина, словно и ему страшная рана не позволяла говорить в полную силу.

– Видимо, к иудеям пришло время расплаты за распятого Иисуса Христа… Я был не на войне… Я был в аду…

В следующий миг Антигона покинуло сознание.

Старейшина взял руку Антигона, подержал некоторое время запястье и произнес:

– Он жив.

Затем старик осмотрел раненое плечо:

– Даже лучше, что Антигон ничего не чувствует. В теле остался наконечник стрелы. Его необходимо достать, а это ему причинит такую боль, которую человеку трудно выдержать, будучи в сознании.

– Он будет жить? – с ужасом в глазах спросила Мария.

– Да. Кровь хорошо течет по его телу. Но следует спешить.

Две старушки, сведущие в ремесле врачевания, достали из раны металл со страшными зазубринами, на котором остались куски плоти.

Старейшина сам готовил мази, собирал травы и делал отвары для промывания раны. На следующий день Антигон открыл глаза и спросил:

– Где я?

– Ты в своем доме, здесь Мария, Прокла и твои дети. Рядом браться и сестры. Все хорошо. Но ты слишком слаб. Больше ничего не пытайся сказать, пока я не разрешу.

На третий день Антигон не только пил, но мог уже есть. Он вопросительно посмотрел на старца, не решаясь нарушить его запрет.

– Я знаю, что тебе многое нужно рассказать. Но еще не время, ты можешь повредить незатянувшуюся рану.

Прошла неделя. Старейшина снял повязку, осмотрел рану и произнес:

– Теперь ты можешь говорить. Постарайся делать это спокойно, вполголоса. Я тебя услышу.

– Лучше бы этого никому не слышать… Лишь моя рана напоминает, что это не страшный сон, и я видел священный город иудеев во власти дьявола.

– Когда ты пришел в Иерусалим, римлян из него изгнали? – старец помог Антигону начать свой печальный рассказ.

– Да. Их всех перебили, и даже уничтожили тех, кто это сделал. Иудеи растерзали предводителей сикариев, а выжившие ниспровергатели римского владычества покинули Иерусалим и укрылись в Масаде.

Хозяевами города стали зелоты[19]. Многие из них до тех пор промышляли разбоем, не отказались от своих привычек и сейчас. Они схватили несколько человек царского происхождения, овладели их достоянием, а затем, чтобы скрыть преступление, всех убили. Под предлогом, что избранные жертвы вели переговоры с римлянами, зелоты начали охоту на знатных иудеев. Народ в ужасе молчал, наблюдая, как падают головы уважаемых людей. Терпение закончилось, когда зелоты согласно своему жребию назначили первосвященником некоего Фаннию, сына Самуила из деревни Афты. Он и понятия не имел, что значит неожиданно обретенная должность. Сами же зелоты засели в храме, и распоряжались его имуществом.

– И все иудеи терпели кощунство?! – не выдержал старец.

– Против них возмутился весь Иерусалим. Старейший из первосвященников Анан на собрании, возведя к храму влажные от слез глаза, сказал: «Лучше бы мне умереть, чем видеть дом Божий полным стольких преступлений, а высокочтимые святые места оскверненными ногами убийц».

Когда зелоты узнали, что собрание их осудило, то исполнились дикой ярости. Большими и малыми группами они шли по иерусалимским улицам, беспощадно уничтожая всех, кто оказался на расстоянии вытянутого меча. Анан в скорости собрал войско, которое значительно превосходило зелотов в числе, но уступало в вооружении и воинском умении. Однако жажда битвы восполнила изъяны в обоих лагерях: горожане были исполнены такого ожесточения, которое сильнее всякого оружия; зелоты обладали такой смелостью, которая не страшилась никаких превосходящих сил. Первые считали невозможным дальше оставаться в городе, если не избавиться от святотатцев и разбойников, а вторые справедливо предвидели для себя жесточайшую кару в случае поражения.

– Где же были вы: те, которых послала на битву наша община?

– Как распорядился случай, я оказался в лагере Анана, многие наши браться были среди зелотов. Мы сражались друг против друга. Я не видел ни одного римского легионера, а стрелу в плечо получил от правоверного иудея.

– Да! Мы жестоко ошиблись, – признался старейшина. – И от римлян пощады ждать не придется.

– Ты прав. Иудеи начали с того, что предательским образом умертвили всех римлян в Иерусалиме. Такого этот народ не прощает. Их месть началась, и она жестока. Галилея уже истекает кровью; там, где прошел Веспасиан, не остается ничего живого. На пути римлян оказался город Габары. Хотя наше войско его покинуло, Веспасиан ворвавшись в город, приказал умертвить всех мужчин, способных носить оружие. После этого он приказал сжечь город и все окрестные селения. Немногих, оставшихся в живых, римляне продали в рабство.

Город Иотапата располагался на отвесной скале. С трех сторон его окружали бездонные пропасти; только с северной стороны Иотапата связана с внешним миром дорогой, но этот путь сделали неприступным, если не природа, то люди. Тот, кто видел этот город, никогда не решится брать штурмом, – так думали все кроме Веспасиана. Римляне поставили против него сто шестьдесят метательных машин. День и ночь катапульты поливали город копьями, баллисты метали огромные камни, пылающие головни и тучи стрел; одновременно с машинами с близкого расстояния работали арабские стрелки, копьеметатели и пращники. Защитники не могли ни показаться на стене, ни вообще выйти из укрытия. Неприступная Иотапата недолго противостояла римской ярости. В день ее взятия римляне убивали всех, кто попадался им на глаза. В последующие дни враги обследовали все пещеры, подземные ходы, звериные норы – и убивали всех, кого находили, без различия пола и возраста. Лишь для продажи в рабство оставили в живых тысяча двести женщин и младенцев. Всего же в Иотапате погибло сорок тысяч иудеев. Веспасиан приказал сжечь город и сравнять с землей его стены и сооружения из камня.

Боюсь, Иудея превратится в безжизненную пустыню.

В это время появилась встревоженная Прокла:

– В море мертвые люди! Они в воде, на берегу, везде!

Старейшина поднялся, а вместе с ним начал вставать