— Где Манас? — спросил Бакая Алмамбет.

Бакай привел всадников к луговой впадине. Там на сырой земле, примяв головой ивовые ветви и опираясь на локоть, спал Манас. Душа его истомилась в думах об Алмамбете и Сыргаке. Измученный этими думами, он заснул после долгих ночей бодрствования.

— Мой лев, проснись! — крикнул Чубак.

Но Манас даже не пошевелился.

Воины засмеялись.

Тогда Чубак приставил к его уху барабан и ударил с такой силой, что лошади заржали в испуге. Манас продолжал спать. Чубак вышел из себя и поднял Манаса, поставив его рядом с собой. Но только он отнял руку, Манас повалился плашмя и заснул на прежнем месте. Воины перестали смеяться. Страх обуял их: не мертв ли Манас? Чубак, волнуясь, всадил Манасу в бедро свою пику. Теперь, кажется, лев проснулся. Манас ухватился за больное место и сказал сквозь сон, не раскрывая глаз:

— Проклятые комары в этом проклятом царстве!

Тут раздался такой оглушительный хохот, что Манас открыл глаза. Он увидел Алмамбета и Сыргака. Он принял их в свои объятия, и, когда Алмамбет увидел, что Манас будет радоваться их возвращению до самого вечера, он сказал:

— Ты беспечен, брат мой Манас! Разве можно спать на земле коварного Конурбая? Слушай же: мы оказываемся в тисках двух войск. В каждом войске — по миллиону воинов. Одно из них будет перед нашими глазами, другое возникнет за нашей спиной. Таковы замыслы Конурбая.

Манас отвечал:

— Я был беспечным, когда заснул, — это твоя правда. Я не был беспечным, когда начал великий поход, — это моя правда. Мы должны сразиться с Конурбаем и победить его, иначе киргизам не будет жизни на земле. Ты говоришь, у него два войска? Я ожидал большего от дома Чингиза. Ты говоришь, в каждом войске по миллиону воинов? Я ожидал худшего от дома Чингиза. Ты говоришь, мы окажемся между двумя войсками? Если главная опасность в этом, то мы победим!

Так говорил Манас, и вот почему с ним не мог равняться никто из прежних людей, среди которых были исполины: каждое слово его, каждое дело, каждый взгляд его были словом, делом и взглядом вождя.

Манас приказал:

— Пусть войско выступит в поход!

Бакай повторил приказ. Триста тысяч ратников бросились к своим коням, нагуливавшим жир на луговой траве. Вечер уже спустился на землю, когда всадники оказались в седлах. Блестя лезвиями, выросла стена копий, мечей и пик. Бакай велел поднять знамя. Войско двинулось. Алмамбет скакал впереди, ибо конь его различал даже ночью след зверя. Было так темно, что не знали воины, едут ли они по дикой степи или по улицам маленьких селений. Ржание коней, стук копыт, голоса птиц, треск жучков, шум деревьев, людская речь слились в один язык. То был язык ночи. Он замолк, едва настало утро. Войско увидело себя на берегу реки, широкой и бурной. На том же берегу, теряясь в беспредельном просторе, стояло войско Конурбая.

Оно было бесконечно. Его головной отряд находился в жаркой степи, а замыкающий отряд — в снежных горах. Передние воины пили речную воду, задние — воду горных потоков, а те, что были посреди, умирали от жажды, ибо находились на берегу соленой морской воды. Срединные воины питались рыбой, задние — мясом, а передние ненавидели и то и другое, избрав своей едой дары земли. В каждом отряде были ружьеносцы, а в головном отряде возвышалась пушка, родная сестра Абзели. Воинов сопровождали жрецы, волшебники, лекари, знахари и лицедеи. Вот оно каково, войско сорока ханов из дома Чингиза!

А теперь послушайте, как велись в старину великие сражения. Начинались они с единоборства. Две рати, затаив дыхание, следили за битвой самых сильных, и та могучая рать, чьи воины побеждали в поединках, первой бросалась в битву.

От вражеской рати отделился Джолой. Многие киргизы увидели его впервые, и гул удивления пробежал по их рядам. Он крикнул, играя крашеной пикой:

— Эй вы, киргизы, нищие среди людей плохо сидящие в седле! Эй вы, голяки, никогда не растившие жеребцов для дела войны! Кто из вас ищет смерти? Вот я, ваша смерть!

Так Джолой оскорблял киргизов. Манас решил: «Настало время для моей схватки с Джолоем!» — и отделился от своего войска. Кони единоборцев сошлись. Джолой направил пику в правую лопатку Манаса. Пика вошла в чопкут Манаса, в этот панцирь, сделанный умницей Каныкей. Едва острие пики коснулось чопкута, как вылетело из него шестьдесят стрел, и все впились в Джолоя. Но великан отмахнулся от них, как от надоедливых пчел. Тогда Манас прицелился копьем своих предков в основание сердца великана. Не одно копье, а сорок смертельных копий вошло в сердце Джолоя. Великан свалился с коня. Он был мертв.

Глава сорокаханного войска, Железный Стрелок, некогда побежденный юным Манасом, жаждал смыть с себя позор поражения. Опытный военачальник, он понял, что гибель Джолоя вызовет ропот миллионного войска. Чтобы не дать этому ропоту родиться, он быстро отделился от войска и, размахивая своей железной рукой, наточенной на оселке, крикнул:

— Киргизы! Не радуйтесь вашей победе. Хана Джолоя погубила его тучность. А если среди вас есть старые храбрецы, готовые погибнуть от моей старой железной руки, так вот я жду вас!

Железный Стрелок стал глазами искать среди киргизов своих ровесников, думая: «Кого из них придется убить?» Перед его глазами появился противник, которого он не ждал: то был юный Сыргак. Стрелок взмахнул своей железной рукой и вдруг почувствовал, что плечо его освободилось от тяжести: быстрый меч Сыргака отсек его железную руку. Она со звоном упала на камни. Без нее этот старый воин уже не был воином. Кинжалорукий превратился в безрукого. С позором вернулся он к своему войску.

Тогда, крича и улюлюкая, показался Мурадыл, один из сорока Чингизовых ханов, глава племени шангоев. Он был молод, в сердце его кипела отвага, руки его удлинялись ружьем. Он поскакал прямо на Сыргака, у которого не было ружья. Сыргак пришел было в замешательство, но с ним поравнялся киргизский богатырь с ружьем. То был старый Кошой. Сыргак отъехал в сторону. Мурадыл и Кошой выстрелили в одно время. Когда рассеялся дым, оказалось, что старый пережил молодого.

Смерть Мурадыла привела ханов из дома Чингиза в отчаяние. Они говорили:

— Мы думали, что нет на свете силы, которая была бы сильней дома Чингиза. Мы думали, что киргизы — пустячный народ. Оказалось, что есть сила сильнее нашей силы, оказалось,