Манас посмотрел в свое увеличительное стекло в сторону Железной Столицы и увидел, что первое войско, разгромленное, расползлось, как испуганный муравейник, вдоль городских стен и скрылось за воротами. С успокоенной душой посмотрел Манас в сторону войска Мады и увидел, что оно нестройно, но грозно, а его предводитель — один из богатырей этого мира. Манас приказал своему войску взобраться на холм, широко разбежавшийся между стенами Железной Столицы и войском Мады. Одноглазый исполин решил, что Манас отступает, и крикнул:

— Постой! Вступим в единоборство!

Он был немногословен, этот Мады, ибо с трудом владел человеческой речью. Грузно сидел он на однорогом бугае, глядя своим единственным полыхающим оком на Манаса. Справа подъехал к нему Конурбай, слева — Незкара.

Манас принял вызов. Противники обнажили мечи. Почему-то заодно обнажили мечи Конурбай и Незкара. Тогда Алмамбет бросился на Широкосапогого, а Чубак — на манджу. И Конурбай и Незкара обратились в бегство. Алмамбет и Чубак погнались за ними.

Пусть они скачут, закрывая пылью измученное лицо земли, а мы поглядим на единоборство Манаса и Мады.

Светлосаврасый сцепился с однорогим бугаем, благословенный меч киргизского льва перехлестнулся с мечом одноглазого исполина. Мады не замечал ударов. Тело его отвечало звоном на прикосновение меча. Противники несколько раз меняли оружие. Манас выбился из сил, а Мады по-прежнему грузно сидел на бугае. Пламя его единственного глаза мерцало насмешливо и лениво.

Когда противники отскочили друг от друга, чтобы испробовать силу своих копий, Манас не выдержал, зарыдал, и зарыдал от стыда, гнева и несправедливости судьбы. Он вспомнил, как явился к нему еще в детстве дух киргизского народа, и Манас взмолился к нему:

«Вот благословил ты некогда мой меч и мое копье, и сила их увеличилась в сорок раз. Вот сделал ты меня отравленным ручьем для врагов и целебным источником для киргизов. Вот поставил ты меня над моим маленьким народом и уравнял его с большими народами. Вот превратил ты меня в грозу. Или я гроза только для слабых? Для чего же ты сделал все это, если должен я погибнуть от руки дикого существа?»

Манас кусал губу, чтобы не разрыдаться: он не знал, что он уже давно рыдает, а люди смотрят на него. И показалось ему, видит он среди них лицо белобородого старца, который некогда так таинственно посетил его. Еще показалось Манасу, что этот старец, дух народа, благословляет его копье. Тогда Манас метнул копье в единственный глаз Мады. Ленивое, насмешливое пламя глаза погасло. Мады, внезапно ослепший, выпустил ноги из стремян. Манас взмахнул мечом, и тело Мады свалилось в одну сторону, а голова полетела в другую.

Весть о гибели Мады понеслась по рядам его несметной рати. Воины стали разбегаться, и первыми побежали те, которые крепче верили в непобедимость Мады. Кинжалорукие, одноглазые, медноногие старались попасть в Железную Столицу, а обычные люди бежали в разные стороны: кто в Железную Столицу, кто в окраинные ханства, кто в срединные, кто на далекие дикие острова. Их не удерживали, ибо не было Конурбая: он спасался бегством от ярости Алмамбета.

Манас приказал водрузить посреди холма знамя в знак победы киргизского войска. Громко забили в барабан. Каждый воин подумал: «Я еще жив!» — и поспешил под знамя. Тысяцкие стали считать своих ратных товарищей. Они отсчитывали, а Бакай записывал. Оказалось, что потери велики: пятьдесят тысяч пало бездыханными и пятьдесят тысяч истекало кровью от жестоких ран. Стали считать коней — недосчитались пятидесяти тысяч. Киргизы были потрясены: некоторые из родов поредели наполовину. Манас обратился к войску с таким словом:

— Наша бранная работа — ради величия потомков. Огонь должен обладать крыльями, путник — целью, человек — свободой. Вот перед нами стены Главного Города сорока ханов, нашего тюремщика. Завтра тюремщик, согнув спину, вручит нам ключи от воли. Завтра отправим к Эсену послов. Мы потребуем сдачи Железной Столицы. А сегодня дадим отдохнуть мечам в ножнах, коням — на травах, людям — в богатырском сне.

Воины, стреножив коней, легли на отдых. Они легли, положив седла под усталые головы, и сразу же заснули. Не спал один Манас и караульщики. Манаса беспокоило отсутствие Алмамбета и Чубака. Поздно ночью караульщики услышали топот коня. Манас поскакал вместе с ними навстречу всаднику. Тот оказался Алмамбетом и сказал:

— Целый день гнался я за Широкосапогим и вот вернулся ни с чем. Конурбай скрылся за городской стеной: быстроногий Алкара перенес его через высокую башню.

— Не огорчайся, мой барс, — ласково сказал Манас. — Конурбай не уйдет от нашей мести. Я рад, что вижу тебя в живых. Но для полной моей радости не хватает мне Чубака.

— Он мелькнул передо мной во время захода солнца, — сказал Алмамбет. — Он скакал вдоль южной стены за Незкарой.

Манас задумался. Алмамбет стал уговаривать его:

— Отдохни, мой лев, ты устал от битвы и тяжести победы.

Манас возразил ему:

— Я не дам сну войти в мои глаза, пока не увижу Чубака. Как я могу спать, когда, быть может, ворон клюет очи моего друга?

Утро застало Манаса и Алмамбета сидящими в седлах, мокрых от ночной росы. Их кони уныло жевали траву. Чубака не было. Мулла закричал: «Азан!» Услыхав этот призыв к молитве, воины проснулись и стали молиться, глядя через плечо в сторону Мекки. Вдруг воины увидели странного всадника: по обе стороны его седла болталось по шесть пленных, привязанных к луке, тринадцатый лежал на седле плашмя. Манас взглянул в свое стекло и узнал в этом всаднике Чубака, а в его пленниках — Незкару, владыку племени манджу, и двенадцать вельмож.

Манас, как дитя, засмеялся от счастья. Он крикнул:

— Эй, мулла, перестань молиться! Мне не нужен твой рай, ибо вот мой рай! — и показал рукой на подъехавшего Чубака.

Богатыри бросились друг другу в объятия, а Чубак сказал:

— Манас! Я бился с твоим именем на устах, и меч мой победил. Я взял в плен Незкару и его двенадцать вельмож. Разреши мне убить их.

Чубак взмахнул мечом, но Манас задержал его руку и сказал:

— Не надо торопиться. Такого пленника, как Незкара, следует поберечь.

Повелитель манджу был стар, хитер и красноречив. Он и глазом не моргнул, когда увидел перед собой смертоносную сталь Чубака, и это понравилось киргизам, которые стояли вблизи. Толстые вельможи Незкары глядели на киргизов с подобострастием, а Незкара — с любопытством. С его сморщенных губ полилась сладкая речь:

— Манас и все киргизские ханы! Если вы меня убьете, я умру. Для меня тогда не будет выхода, а для