Шрифт:
Закладка:
Речь Незкары понравилась киргизам. Многие засмеялись, восхищенные его хитростью. Многие вспомнили, как некогда Кошой выдал себя за Незкару, и засмеялись особенно громко. Этот смех успокоил пленных вельмож, трясущихся от страха, и заставил Незкару подумать:
«Их беспечный смех сильнее нашего обдуманного коварства…»
Бакай, глава похода, крикнул:
— Сюда, учтивые лисы, упрямые волки, острые языки! Кто согласится быть послом? Нужен человек, способный скрывать радость и горе, у которого язык в гортани тонок и может источать яд, похожий на мед. Речь этого человека должна быть сладкой и плавной; заика не годится для дела посла!
Когда Бакай замолк, подошел к нему богатырь, и все сразу поняли: вот посол! Изустная сладость стекала с его губ, широкая челюсть его открывалась для потока острых речей, ум его был быстрым и догадливым развязывателем запутанных узлов, глаза его видели свет сквозь туман и спокойно смотрели в лицо смерти. Все воскликнули:
— Пусть Аджибай поедет послом в Железную Столицу!
Манас одобрил выбор народа, но сказал:
— В глазах у Аджибая мало ненависти. Наш посол должен быть гневным судьей. Пусть вместе с Аджибаем поедет Урбю Безродный, чей род был начисто уничтожен воинами из дома Чингиза. Пусть глаза Урбю пугают врагов, как правая месть!
Бакай и Кошой, старейшие из киргизов, благословили послов, и те поскакали к западным воротам Железной Столицы…
Пусть оба посла скачут, опережая ветер, а мы опередим послов: мы взглянем на Эсена, хана ханов Китая. Мы не найдем Эсена во дворце, на алмазном престоле; не найдем его в саду, под сенью столетних чинар. Мы найдем его, когда поднимемся на высокую башню. Вот идет он, быстро взбираясь по ступеням, легкий от старости, а за ним, гремя броней, тяжело ступает тучный Конурбай.
— Киргизское войско, — сказал Конурбай, — невелико. Не правда ли, о Сын Неба?
С высоты башни был виден стан Манаса. Эсен тяжело вздохнул.
— Войско невелико, — тихо сказал он, — но оно больше нашего, которое разбежалось. А кто эти двое, отделившиеся от стана?
Конурбай отвечал не глядя:
— Нетрудно догадаться: это послы. Они потребуют сдачи Железной Столицы. Сын Неба увидит, как я обезглавлю обоих одним ударом меча.
Эти слова Конурбая вывели из себя Сына Неба. Он крикнул, как человек, желающий ссоры:
— Надоел ты мне, хвастун Конурбай! Ты запутал наше дело, и вот мы гибнем. Ты говорил: киргизы — народ слабый. Оказалось, что они сильны и могучи. Манас и Алмамбет — гроза для врага. Ты не раз вступал с ними в бой и ни разу не возвращался к войску с победой. Ты хвастун, Конурбай, ты не понял могущества Манаса. Глупец, ты хочешь убить послов! Разве ты не знаешь, что для посла нет смерти?
Конурбая обожгла обида. Он был уязвлен в самое сердце. Его, опору Железной Столицы, хан ханов назвал и глупцом, и трусом, и хвастуном. Он воскликнул, забыв слова вежливости и почтения:
— Эсен! Ты выживший из ума старый осел! Ты забыл, что опора сорока ханов — я! Ты забыл свою слабость и мою силу. Я покидаю тебя как твой слуга, чтобы превратиться в бурю, а потом сесть на алмазный престол. Отныне моя ветвь станет царствующей в сорокадержавном Китае!
Конурбай раздвинул двери башни, стремглав, несмотря на свою тучность, спустился по ступеням, сел на коня и выехал через восточные ворота.
О нем еще будут слова, а мы вернемся к послам. Мы застанем их у западных ворот, где барс и дракон стояли на страже. Увидев их, Урбю испугался и пропустил Аджибая вперед. Аджибай усмехнулся и сказал:
— Поздно прятаться, поздно пугаться! Помни, Урбю: с того мгновения, когда Кошой и Бакай благословили нас на посольство, мы уже не должны считать себя в живых. Здесь не Талас, здесь коварный дом Чингиза. Но недаром мы спрятали мечи под верхними одеждами! Если враг замыслил дурное, опереди, воин-посол, подлый замысел, обнажи меч, мертвым падая на мертвого!
Послов привели к Сыну Неба. Аджибай посмотрел на Эсена так, будто для него лицезрение хана ханов — привычное дело. Он начал свою речь без красивых слов. Он сказал по-китайски, ибо владел семьюдесятью языками:
— Великодушный Манас победил Конурбая. Эту победу киргизы заслужили потому, что смотрят в глаза смерти, как в глаза пугливой серны. Не буду расписывать храбрость наших воинов, скажу одно: если Манас прикажет: «Испей воды!» — каждый из воинов готов выпить даже жгучий яд! Есть у меня еще слова, но эти слова не мои, а Манаса. Он соизволил сказать: пусть Эсен сдаст мне Железную Столицу!
Эсен расхохотался, но Аджибай понял, что его веселье притворно. Хан ханов увидел, что Аджибай понял его, и обратился к Урбю:
— Твой товарищ так неопытен, что думает, будто у меня одно войско и один полководец — этот неудачливый Конурбай. А у меня еще много полчищ, у меня есть полководец, перед которым ваш Манас — что жеребенок перед боевым конем. У меня такой полководец, чье имя приводит врага в трепет. Я говорю о Незкаре, хане племени манджу!
— Я видел его: это хитрый старик, он гораздо храбрей своих толстых вельмож, — сказал Урбю.
Ответ Урбю испугал Эсена больше, чем глаза Урбю, горящие жаждой мести. Так непочтительно редко кто говорил о Незкаре! Эсен решил, что Урбю молод и глуп, и взглянул на Аджибая. Тот раздвинул свою широкую челюсть и сказал, улыбаясь:
— Незкара советует тебе сдаться на милость Манаса Великодушного.
Эсен забыл о своем притворстве. Он спросил с волнением:
— Где ты видел Незкару?
— В нашем стане. Он пленен Чубаком. Незкара перед Чубаком — что старая овца перед гордым барсом!
Эсен решил еще раз взглянуть на киргизское войско. С высоты башни он увидел знамя, водруженное посреди холма. Отдельно стояли стрелки из лука, отдельно — сабельщики, секирщики, меченосцы, копьеносцы, пушкари. Вид у воинов был такой: еще одно слово — и растопчут они Железную Столицу.
«Настала моя ночь», —
