— Благородные послы, передайте Манасу, что я приду к нему.

Послы удалились, спеша принести Манасу ответ хана ханов. Киргизы, выслушав послов, решили:

— Слова, привезенные Аджибаем и Урбю, хороши.

Вскоре из ворот Железной Столицы вышел караван. Первым увидел его Алмамбет. Он сказал Манасу:

— К нам приближаются Эсен и ханы из дома Чингиза.

Манас пошел навстречу Эсену, ибо он всегда уважал старость. Однако, когда он увидел хана ханов, чьи дрожащие руки с трудом держали тяжелые городские ключи, Манас забыл все слова приветствия и вспомнил слова победы. Он сказал Эсену:

— Вот слова победы. Пусть твоя дочь Бурулча станет женой Алмамбета. Пусть твой зять Алмамбет станет ханом ханов Китая. Пусть твой город, Железная Столица, станет на шесть месяцев моим городом. Сам ты должен отречься от власти. Пусть твое жилье будет в любом городе Китая, кроме Железной Столицы.

Эсен, держа перед Манасом ключи, сказал:

— На все твои слова, хан Манас, отвечаю одним словом: хорошо. Пусть будет так, как ты пожелал, ибо решение твое великодушно. Ты оказался барсом, а я — пылью под твоими ногами. Прими же от меня ключи от всех ворот Железной Столицы, не плати мне злом за зло, не оскорбляй мою землю, не рассеивай мой народ, как это сделали некогда мы с твоим народом. А я поеду в Алап и буду жить в этом маленьком городе, пока не умру.

Манас взял ключи и передал их Бакаю. Глава похода поскакал к западным воротам. Войско помчалось вперед за ним. Бакай трижды повернул один из ключей в замке. Ворота раскрылись. Киргизское войско вступило в Железную Столицу. Сыргак приблизился к Манасу, посмотрел в его глаза, затуманенные счастьем, и сказал:

— Мой лев! Ты забыл сказать Эсену еще одно слово!

— Какое, мой Сыргак? — спросил с удивлением Манас. — Я сказал все слова победы.

Сыргак отвечал:

— Прибавь к ним слова моего сердца: «Пусть Бирмискаль, подруга Бурулчи, станет женой воина Сыргака!»

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мать народа

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Семетей, мой светлый родник,

Белой шубы моей воротник,

Мягкий мех одежды моей,

Ясный смех надежды моей,

Семетей, талисман золотой,

Скоро станешь ты сиротой!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В то время как войско Манаса сражалось на чужбине, управление домом киргизов взяла на себя умница Каныкей. Превратив свою женскую голову в голову мужчины, она заставляла народ забывать об отсутствии Манаса, ибо умела связывать развязанное и собирать разбросанное. Старики оставили родовые распри и были покорны ее ханскому слову. Земля Таласа процветала. Юноши и дети вкушали мир и покой вдалеке от сражений. Кто охотился на косуль, кто резал барана, пил кумыс и плясал с куньей шапкой на голове, кто просто лежал с утра до заката солнца рядом со своей юртой и пел о том, что видел на небе и на земле. Но те, что были поумней, постарше, вздыхали, чуя беду. Задумывались старцы, плакали женщины, оставшиеся без мужей, братьев и детей.

Три бремени отягощали бедную Каныкей. Она тосковала по Манасу, и тоска была ее ужасным бременем. Она управляла народом, и ханская власть была ее тяжелым бременем. Она готовилась стать матерью, и это ожидание было ее сладким бременем.

Два месяца исполнилось ребенку в ее чреве, когда киргизы начали великий поход. С тех пор прошла половина года. Каныкей ждала возвращения войска. Прощальные слова Алмамбета: «Ждите нас, госпожа моя, через шесть месяцев», — звенели у нее в душе. Каныкей мучилась оттого, что не знала, какова судьба родного войска, и оттого, что нет Манаса и он, быть может, не услышит первого крика своего ребенка.

Прошла половина года, и еще неделя, и вторая, и третья, а войско все не возвращалось.

В одно из утр Каныкей, взглянув в зеркало, увидела, что ее высокое чело изрезано морщинами. «Вот и прошла моя молодость», — подумала Каныкей и стала читать по морщинам свою судьбу. Оттого ли, что морщины открыли ей грядущее горе, или оттого, что дитя в ее чреве жаждало появиться на свет, в глазах у Каныкей потемнело. Но она быстро пришла в себя, позвала Чиирду, престарелую мать своего мужа, и сорок подруг и сказала им:

— Не отходите от меня. Кажется, наступило мое время.

Чиирда, помолодевшая от счастья, вбежала в юрту Джакыпа и крикнула:

— Глаз нашего светлого источника, умница Каныкей, собирается подарить нам внука! Пусть старейшины готовятся к пиру, ибо началось великое дело: Каныкей становится матерью народа.

Эти слова Чиирды полетели от юрты к юрте, и когда они достигли юрты Каныкей, то оказалось, что там уже столпились женщины в ожидании первого крика нового человека. На всех устах было два слова: «мать народа», ибо так киргизы отныне стали называть умницу Каныкей.

Многие из подруг Каныкей давно уже были матерями. Акыдай, жена казаха Кокчо, родила даже близнецов, и мать счастливого Кокчо хвасталась:

— В моем доме золотое яичко с двойным желтком!

Только юрту Манаса не веселил еще крик ребенка, и это огорчало киргизского льва. Часто думал он:

«Кто же станет наследником моих дел, кто пойдет по моим следам, кто не даст распасться моему народу? Я создал камень из песчинок, народ — из разных родов. Неужели этот камень снова превратится в песок, неужели не будет у меня сына, главы народа?»

Так думал Манас, но так не говорил, не желая обидеть Каныкей.

Жена его давно разгадала эти мысли, и сердце ее было напоено печалью. Теперь она должна была исполнить долг матери народа, и народ ждал, что скажут ему повитухи.

В большой восьмистворчатой юрте Каныкей было тихо. Каныкей не стонала, ибо она была женой вождя. И вдруг поздней ночью, когда все спали, раздался крик. То не был крик ужаса, или боли, или призыва о помощи, то был крик удивления и счастья. Так могло кричать только человеческое существо, впервые появившееся на свет и не знающее, что такое горе.

Старому Джакыпу приснилась пора его юности, алтайские дикие пастбища, осенние перекочевки, когда его разбудила Чиирда. В руках ее было нечто похожее на куклу.

— Вставай! — крикнула Чиирда. — Вот тебе подарок от Каныкей!

Джакып взял ребенка в свои руки. Это был мальчик, и он заплакал, ибо руки деда были неумелыми. Тогда заплакал и Джакып, и оба, старик и младенец, рыдали от счастья жизни.

Чиирда