«Наверно, он разбирается и в арабских буквах», — подумал Конурбай.

Приближался час, когда из заброшенного рудника на условленное место приезжал для беседы со своим любимцем Шийкучу, наперсник Конурбая.

Главный Повар, опасаясь киргизов, выдавал себя за раба, состарившегося на службе одного из китайских ханов. Увидев его, Конурбай молча вручил ему письмо. Шийкучу взглянул на письмо и обрадовался.

— Это письмо — находка, — сказал он. — Его писала Каныкей, жена Манаса.

— Читай! — приказал Широкосапогий.

И Шийкучу превратил арабские буквы в такие слова:

— «Счастье мое, муж мой, вернись! Тебя ждет сын твой Семетей, и я заждалась. Не пренебрегай словом жены, выслушай меня! Близится роковой срок, ибо предсказано, что в шестой месяц твоего пребывания в Железной Столице Конурбай с помощью коварства смертельно ранит тебя. Если ты умрешь, овдовею не только я: овдовеет твоя родина, земля отцов. Неужели ты хочешь погубить не только себя, но и киргизское войско? Многие родичи твои тебе враждебны. Если ты умрешь, начнутся междоусобицы, род пойдет на род, и киргизы опять распадутся на мелкие песчинки. Неужели ты хочешь, чтоб Семетей, эта искорка, погас, не превратившись в пламя? Подумай, что будет с твоей отчизной, с твоей женой, с твоим сыном, если ты умрешь! Надо вернуться в Талас! Если ты хочешь спасти свое войско, свою державу, спасти себя, сразу же покинь Железную Столицу. Теперь на престоле Китая восседает Алмамбет, друг киргизов, а дружба с Китаем — счастье, тогда как вражда с ним — горе. Вспомни, Манас, эти слова твоей несчастной Каныкей: надо вернуться в Талас!»

— Что ты скажешь об этом письме, Шийкучу? — спросил Конурбай.

— Я скажу так: писала его умница, — отвечал Главный Повар. — Если Манас последует совету Каныкей, ты погиб: в Таласе он недосягаем для твоего коварства! Если Манас покинет Железную Столицу до рокового срока, то спасет он свою душу. Тогда считай киргизского льва оставшимся в живых, Алмамбета — ханом ханов, а себя — мертвым. Если Манас во главе своего войска покинет Железную Столицу, слава дома Чингиза затмится, а слава киргизов засияет!

— Я сейчас ворвусь на коне в город, смету с лица земли стражу, найду Манаса и убью его! — крикнул широкосапогий великан.

— Э, мальчик мой, ты говоришь глупости, ибо ты взволнован! — сказал Шийкучу. — Рассуди спокойно: разве можешь ты убить Манаса, когда ты боишься одного его взгляда? Запомни, сын мой: киргиз силен открытой силой, а мы — тайным коварством. Только с помощью коварства ты погубишь Маната!

— Я надеялся на коварство, но потерял надежду! — воскликнул Конурбай, и от злобы глаза его раскрылись, как провалы могил. — Начинается шестой месяц пребывания Манаса в Железной Столице, а Манас жив!

— Не горячись, мой жеребенок, — успокоил его Шийкучу. — Чтобы убить Манаса, нужно выведать нам, каково слабое место киргизского льва. Нам нужен человек, который проник бы во дворец хана ханов, который следил бы за всеми делами Манаса, который не пожалел бы сил во имя разгадки его души, который доносил бы тебе о каждой новости, узнавая ее раньше всех.

— Кто же решится стать таким человеком? — спросил Конурбай.

— Я, — сказал Шийкучу.

И вот Шийкучу, одетый как киргиз, явился к простодушному Кыргыну, начальнику стражи, и сказал ему:

— Богатырь! Я родился в Туркестане, попал в плен в дом Чингиза и с детских лет стал рабом Мурадыла, хана племени шангоев, ныне убитого. Оказалось, что язык мои тонок, а руки умелы, и я сделался ханским поваром. Теперь, я хочу служить Манасу. Разве киргизские львы откажутся от еды, приготовленной мною на тысячу разных вкусов? Разве те, кто победил веропоганый дом Чингиза, недостойны узнать сладость баранины, поданной в виде различных восьмидесяти блюд?

«Этот благочестивый старик говорит правду», — решил Кыргын и направил Шийкучу к Аджибаю, который ведал хозяйством киргизов, ибо не было теперь нужды в его деле посла.

Тонкоязыкому повару удалось обмануть сладкоязыкого посла.

«Манас готовится к пиру в честь рождения Семетея. Нам нужен такой повар, который удивит и восхитит чужеземных гостей».

Так подумав, Аджибай сказал:

— Назначаю тебя Главным Поваром дворца.

Стал Шийкучу готовить яства на тысячу различных вкусов, и так как он пробовал их на виду у киргизов, то все уверились в его честности и хвалили его искусство. Никто не знал, что связан был Шийкучу тайным сговором с Конурбаем.

Между тем Конурбай кружился третью неделю у городских ворот. Через неделю должен был наступить роковой срок, предсказанный в «Книге Смен», а от Шийкучу не было вестей. От злости Конурбай крошил свои зубы величиною с дверь, от злости плакал он, ибо в этом огромном великане душа была мелкая, хотя и храбрая. Он объехал все ворота города и увидел, что киргизская стража прочнее камня городской стены, что птица не пролетит, минуя караульщиков, призрак не пройдет без их ведома.

С утра до ночи кружился Конурбай на своем длиннохребетном Алкаре у городских ворот, боясь приблизиться к страже. Отчаяние овладело им. Он подумал:

«Я не понял киргизов. У них голоса, от которых дрожит земля. У них очи, от которых удирает враг. Прибыль для них — ничто, их нельзя подкупить. Думал я стать вершиной Китая, а превратился в овраг в глухой пустыне. Зло растет, уничтожая добро. Чтобы ствол жизни моей вырос, нужна смерть Манаса!»

Конурбай достал из-за кушака бурхана, маленького шестирукого бронзового идола Будды, поставил его перед собой на седле и взмолился к нему:

— Помоги мне, бурхан! Поддержи меня, если я слаб, научи, если я глуп!

Долго еще Конурбай клялся, рыдал, просил и требовал, долго еще кружился у ворот, пока вечер не сошел на землю.

Вдруг увидел он, что из ворот вышел маленький человек, чья спина была согнута силой старости. Это был соглядатай, Главный Повар. Он отошел от ворот на расстояние длиною в аркан и стал собирать какие-то травы. Собрав их, он вернулся в город.

«Неужели Шийкучу вышел только для того, чтобы нарвать траву, нужную для вкуса Манасовой пищи?» — подумал Конурбай и решил подползти к тому месту, на котором недавно топтался Шийкучу, ища благоуханные листья.

Конурбай спешился, привязал коня к дереву и пополз, прячась в траве. Руки его мучили траву, терзали мокрую от ночной росы землю, пока не нащупали нечто мягкое: то была лепешка. Конурбай отломил ее. Тесто было внутри еще теплым, а в нем таилась бумага — письмо соглядатая.

Конурбай отполз назад, вскочил на коня и поскакал в сторону