нарушить слово, данное Конурбаю: он нарушил бы его так же легко, как слово, данное Алмамбету. Не хотел Эсен, чтобы выходила Бурулча замуж за иноплеменного царевича, ибо муж Бурулчи должен унаследовать престол Эсена. Другого наследника не было: сын Эсена, Берюкез, был убит Алмамбетом. Вот и боялся Эсен, что на престоле, на котором сидели его предки, будет сидеть чужак. Бурулча могла бы выйти замуж и за хана из дома Чингиза, но ни один из них не казался Эсену достойным сесть на Чингизов престол, кроме двух: Конурбая и хана племени манджу Незкары, богатого годами, силой и военной хитростью. Прежде был Эсен равнодушен к Незкаре, а теперь полюбил его, ибо ненавидел и боялся Конурбая. Видите, до чего дошло дело: хан ханов боялся собственного полководца!

Конурбай теперь был истинным владыкой страны. Давно уже Эсен был дряхл, но еще более был он хитер, а теперь его дряхлость превышала его хитрость. Смерть Берюкеза поразила Эсена в самое сердце. Он понял, что мужчины из его рода не будут больше владыками Китая, и потерял он вкус к жизни. А Конурбай был голоден, он алкал величия и власти, он уже видел себя ханом ханов Китая, и поводья власти оказались в его толстой руке. Он обложил народ тяжкими податями, он отбирал в свое войско весь конский приплод и самых сильных людей из числа возделывателей земли, он держал в черном теле даже ханов, но ханы помнили восстание черной кости и оставались опорой и твердыней Конурбая. Широкосапогий великан готовился к битве с Манасом. Он думал:

«Я одолею Манаса, я возвращу дому Чингиза киргизские земли и киргизских рабов, я вернусь, увенчанный славой победителя, и весь Китай скажет: «Один Конурбай, великий полководец, достоин стать ханом ханов!» И тогда я возьму в жены эту гордячку Бурулчу и сяду на Чингизов престол, и мужчины из моего рода станут властителями Китая».

Не расстраивался Конурбай оттого, что Бурулча смотрит на него с отвращением.

«Она сделает так, — думал он, — как пожелает Эсен, а Эсен пожелает того, чего захочу я!»

Вот почему Конурбай терпеливо ждал столько лет согласия Бурулчи. Он не торопился, ибо не любил Внучку Неба и понимал, что она не сумеет противостать его силе. Однако когда Конурбай через Главного Повара Шийкучу узнал о заветных думах Эсена, узнал о том, что хан ханов взлелеял втайне мысль сделать своим зятем хитрого Незкару, он пришел в сильное волнение.

«Как бы в самом деле проклятый старик не обманул меня! Если Эсен сделает своим зятем Незкару, трудно мне будет воссесть на престол хана ханов!»

Так подумав, Конурбай решил поговорить с Бурулчой, поговорить хитро, задушевно и властно.

Бурулча жила в уединении. У нее не было ни близких слуг, ни советчиков. Одна Бирмискаль, оставленная ей Алмамбетом, сделалась другом ее сердца. В один из тех дней, когда перед самым закатом сильный, но короткий дождь освежает землю и после дождя оказывается, что на ступенях сохнут зеленые листья, опавшие с дерева, Бурулча сидела вдвоем с Бирмискаль. Они сидели там, где нисходили ступени к дорожке сада, а окно было позади них, и в окно прямо с неба отлого вливалась зеленая земля, и если бы они взглянули в окно, то увидели бы, что в том месте, где земля соприкасается с небом, она уже не зеленая, а красная, ибо закат после дождя был обилен красным цветом. Но девушки не глядели в окно, они глядели в противоположную сторону, на дорожку сада, и тихо беседовали.

— Когда я сидела с ним в одном седле, — сказала Бирмискаль, — меня тяготило его молчание. Мне было двенадцать лет, и я не понимала еще, какова глубина его горя. Если же он иногда открывал уста, то делал это лишь для того, чтобы произнести твое имя, дорогая Бурулча!

Бурулча отвечала:

— Милая сестрица, тебе знаком только язык наших уст, а есть еще язык сердца, вещий, правдивый и добрый. На этом языке я все эти годы разлуки разговаривала с Алмамбетом, и он отвечал мне, хотя я не видела его. Но годы идут, и, кроме голоса сердца, хочется слышать голос гортани. Таковы мы, люди: обладая необыкновенным, мы томимся по обычному. Сердце мое жаждет Алмамбета, оно запеклось и потрескалось от жажды…

Так говорила Бурулча, глядя вниз, на дорожку сада, выбегающую из-под ступеней, и ни разу не взглянув назад, в окно. А в окне стоял Алмамбет.

Алмамбет и его спутник без особого труда проникли к женским покоям дворца Эсена. Стража была приставлена ко дворцу больше для почета, чем для охраны Сына Неба, а охранители Бурулчи совсем разленились, не знали, когда день и когда ночь, ибо круглые сутки храпели, сидя верхом на дряхлых конях. Алмамбет, все же опасаясь часовых, решил подъехать к женским покоям не со стороны входа, а со стороны окон, прорубленных в белой высокой стене.

С дрожью в голосе, непонятной Сыргаку, Алмамбет сказал:

— Постереги, мой леопард, наших коней. А я взберусь к этому окну, второму от края стены. Там Бурулча. Если ты заметишь опасность, стукни своим копьем: оно достанет до окна.

Сыргак подумал:

«Он волнуется перед беседой с девушкой, как будто его ждет битва с грозным великаном. Что ж, пусть они встретятся, эти Сейнек и Кукук!»

Сыргак спрятал коней под листвой чинары позади женских покоев, улегся в тени конских ног, а Алмамбет быстро и ловко взобрался по стене к окну. Он увидел Бурулчу, и голова его закружилась. Он хотел крикнуть: «Моя Сейнек!» — и не мог: сильнее языка в гортани был язык его крепко бьющегося сердца. Он хотел крикнуть: «Я здесь, твой Кукук!» — и убил свои слова: к женским покоям приближался его смертельный враг, Широкосапогий Конурбай. Алмамбет пригнул голову и услышал слова Конурбая:

— Привет вам, госпожа Внучка Неба! То, что я сейчас вам скажу, другие не должны знать.

Бирмискаль сказала:

— Я прогуляюсь вокруг наших покоев.

— Обойди их трижды! — сказал Конурбай. И когда Бирмискаль удалилась, он повел такую речь: — Госпоже противен мой вид, но я пришел к ней не для того, чтобы ей понравиться, а потому, что мне дорога судьба дома Чингиза. Алмамбет, которого любит госпожа, пропал без вести. Если госпожа моя хочет, чтобы во главе державы стоял человек сильный и властный, если госпожа моя хочет, чтобы этот человек был рожденным в доме Чингиза, а не пришельцем, чуждым нашим нравам и нашей вере в бурханов[11], если госпожа моя хочет, чтобы властелин Китая