Что-то новое я узнал? Узнал. Потому что раньше попросту его не замечал. Потому что попросту не задумывался.

Не задумывался, почему навязываются определенные прививки (случайным пациентам на приеме), а в случае отказа требуют подпись на ворохе нечитаемых бумаг. А потом этот пациент-подписант случайно заболевал именно тем недугом, от которого не сделал прививку.

Не замечал, что на детях проводят самые чудовищные опыты! Испытывая новейшие препараты. А на ком же еще после крыс? Ведь дети имеют важную особенность – взрослеть. И здесь разговоры о ювенальной юстиции вообще к месту. Чем больше детей из «неблагополучных» семей попадает в чужие, но обеспеченные семьи, тем легче дается вся работа с детьми.

Тут я вдруг вспомнил, как однажды мой пациент вылечился от онкологии на шее, используя лишь обычное каланхоэ. Тогда я счел это враньем, хотя он мне клялся, что никаких лекарственных средств больше не применял… Я вспомнил, как у одного пациента, вообще страдавшего тяжелой формой болезни Боткина, вдруг спустя годы кровь оказалась в полной норме, будто он никогда и не страдал этим недугом. Это было действительно чудо. Но тогда чудо списали на халатность и неточный диагноз.

И я вновь и вновь вспоминал. Что говорил Склифосовский. Отрывками, урывками, обрывками… Кадры, смонтированные из отдельных слов, фраз, абзацев, быстро пробегали как на мониторе.

Предпочитать гинекологов – незамужних и неженатых. Предпочитать детских врачей – бездетных. Предпочитать кардиологов – с болезнями сердца. И так далее… И тогда какие сложатся взаимоотношения у врача и пациента? Пациент неизбежно будет благоговеть перед врачом. Он от него зависит. А врач? Наверное, испытывать ненависть к пациенту… Как же все просто. И не надо никакой общественной ненависти и классовой борьбы. Личная ненависть гораздо сильнее. Особенно сегодня, когда своя рубашка гораздо ближе к своему телу… Классы и общественные группы еще могут договориться. При каком-то компромиссе. Но личности… Вряд ли… При этом можно не уничтожать пациента, но сильно подпортить его здоровье и жизнь… Запросто…

Однако далеко не всегда это работает. Сколько я знал настоящих, прекрасных, но несчастных по жизни врачей, которые абстрагировались от своих больных. Более того – хотели их вылечить. Тем самым осчастливить их. Даже если сами были обречены на несчастье…

В речи Склифосовского был особый злодейский смысл. И он зачастую тоже оправдывался. Это то же самое, как в министерстве культуры назначать на руководящие должности людей или бездарных, или с бездарными детишками. А потом удивляться – почему не поддерживают таланты?

Все, оказывается, так просто. И все на виду. Просто никто не замечает. Теория «стенка – на стенку». Ну, попробуй, опровергни ее!..

Окно мое было распахнуто. А воздуха все равно не хватало. И хотелось еще, еще, еще воздуха. Тут мне повезло. За окном зашумел ветер, разнося ароматы лип и акаций. И все равно не хватало воздуха…

Я стал вспоминать все, что учил когда-то наизусть по школьной программе. И про себя читал… Пушкин, Лермонтов, Есенин, Маяковский. Я наслаждался ветром, ароматами деревьев и стихами. Я читал их про себя, чтобы меня не услышали. И глаза были влажными от слез. Я словно боялся забыть, навсегда забыть эти стихи и эти имена. Я словно боялся, что у меня отнимут это. Прямо сейчас… Но разве возможно отнять литературу, которую помнишь? Я помнил. И я вспоминал, чтобы она осталась со мной. Мне так было легче. И вновь захотелось жить…

Открытое окно. Сладкий запах липы. И гениальные стихи. Даже если ничего уже нет. Только это. Только с этим можно еще жить. И, возможно, выжить.

Вечером я встретился с Аристидом. У самого синего моря. Хотя словосочетание «самое синее море» – тоже брехня. Кто-нибудь когда-нибудь видел синее, по-настоящему синее море? Вот и я о том же. Да не бывает оно синим! Каким угодно! Вот каким угодно! Даже в преломлении солнечных лучей. Даже в пелене заката. Или рассвета. Даже в предчувствии дождя… Ничто и никогда не сделает его синим!..

Вот он – парадокс. И правда. Мы любим наделять эпитетами, красивыми и благородными, в основном то, чего никогда и нигде быть не может. Мы словно мечтаем о том, что не сбывается и сбыться никогда не может. Никогда. Может, нам просто нравится слово – «никогда»? В нем есть некая бесконечность. Единственное, в чем есть бесконечность. И нет тупика.

Мы встретились у самого синего моря. С Аристидом. Что еще я мог о нем вспомнить по дороге? Честный, порядочный, справедливый. Общие слова. Как и синее море. Впрочем, нет, погодите. Кажется, во время учебы он находил время работать волонтером в хосписе. По выходным (это его идея) читал бесплатные лекции в поликлиниках и больницах. И при этом никогда никому не отказывал, если у товарища не хватало денег до стипендии. Хотя подозреваю, что отдавал свои последние деньги. Это он организовал фонд взаимопомощи в институте. И этот фонд столько раз всех выручал. В том числе и меня, когда заболела мама…

В общем, я мог вспомнить только хорошее. И вдруг. Именно здесь. В самом адском месте на Земле… Все это не укладывалось в моей голове. Хотя за последнее время я стал привыкать к метаморфозам. Взять хотя бы того же Лиса…

Мы встретились у самого синего моря. Море было серым и от него пахло тиной. И если море не соответствовало своему образу. То Аристид… Я редко встречал человека, внешность которого в общем и была его сутью. Он еще больше сгорбился. Словно хотел быть поближе к земле. Словно всегда был виноват перед землей. Перед всеми ужасами, что на ней творились. И очки его еще больше сползли на нос. И взгляд стал еще более растерянным. И рассеянная улыбка.

– Привет!

– Да, здравствуй! Я рад тебя видеть.

Ох, уж эта зашкаливающая интеллигентность. Да не был он рад мне! Даю голову… Стоп. Я вспомнил о перспективе сломать шею.

– Я тоже рад. Просто хотелось поговорить с тобой. Как ты?

– В порядке.

Он ответил лаконично. И правильно! Море тоже имеет уши. Особенно если оно вовсе не синее. А просто живое. А кто живой без ушей?

– Как живешь, дружище?

Он заморгал своими близорукими глазами и протер очки, стряхнув песчинки морского песка, нанесенного ветром.

– Да нормально, в общем.

Господи! К черту этот мир! Мир, где уже исчезает слово «наедине». За нами подглядывали, подслушивали, шпионили. Даже море! Как оно может кого-то предать?

Я не знал, что ему