Первым выступил Аристид. Он откашлялся и еще больше ссутулился.

– Как в философскую категорию – да, верю. И уж тем более как в литературный термин. И бесспорно – в религиозную. Но вечные люди… Это утопия. И врачу недопустимо, даже безнравственно вбивать в мозг подобные инсинуации.

Пожалуй, Склифосовского вывело из себя определение «безнравственно». Он вздрогнул. Но тотчас взял себя в руки. Поскольку в нравственности своих речей не сомневался.

В этот момент в очередной раз я подумал о несовершенстве мира и несовершенстве прозвищ в этом мире. Хотя последнее встречалось не так уж и часто. Какой он, к черту, Склифосовский?! Геббельс – не меньше.

– Мы, пожалуй, поторопились дать вам имя Аристид. Было бы уместнее – Фома.

– На апостола я бы не потянул, – парировал Аристид.

Я внимательно посмотрел на него. По ходу диалога с профессором он все более выпрямлялся. Его подбородок был вздернут. И стекла очков помутнели. Скорее от негодования, чем от волнения. И я окончательно понял, что он не хочет принимать правила игры и не хочет встать на сторону Склифосовского. На острове имени Склифосовского. И не хочет соглашаться ни с одним из его выводов и открытий. Он хочет одного. Вызова.

Похоже, жизнь своей жены он решил поставить на кон. А заодно и свою. Я окончательно убедился – он не хочет жить. Во всяком случае – вот так. И я не знал, что смогу уже для него сделать и как изменить ситуацию. Теперь ему вряд ли доверял кто-либо из руководства Городка.

– Молодой человек, – усмехнулся в бороду Склифосовский. – И мы бы вас не вытянули на апостола. И не уверен, тянете ли вы на Аристида? Если вас что-то не устраивает в лекциях – прошу…

Склифосовский распахнул двери класса.

– Похоже – вечность не для вас. Хотя вы как никто в этой аудитории должны быть заинтересованы в этом понятии. Не важно – философское оно или литературное. Или религиозное.

– Или медицинское?

Это был риторический вопрос Аристида. Он вновь сгорбился, съежился, стал меньше ростом. И подбородком уперся в грудь. Глаза его виновато бегали по аудитории. Он искал поддержки.

– Конечно, медицинское. В первую очередь, – поддержал его Склифосовский. – В остальных смыслах – понятие «вечность» вполне понимаемо. Так что прошу на место.

Аристид сел на место. Мне показалось, он вот-вот заплачет. Он, наверное, думал о своей жене. Существует лично для нее понятие «вечность»? Не литературное. Не философское. Не религиозное. Медицинское, научное понятие – вечность…

И я вдруг увидел его жену. С сынишкой она сидела на самом берегу моря. И море было жгуче-черным. Без литературного, философского и религиозного преувеличения. И в глазах женщины и ребенка было много моря. Черного моря. И много-много черной боли. И вдали кричали черные чайки. И черные ласточки вонзались в черную воду. И уже не выплывали. А терялись там навсегда…

Я вновь посмотрел на Аристида. Близорукие глаза прятались под толстыми линзами. И я не знал и не мог узнать, какого они цвета. Да какое это имеет значение? Если в глазах его любимой женщины и ребенка черное море… А его сынишка мечтает стать шахматным чемпионом. Уже не станет – вдруг промелькнула у меня отчаянная мысль. Без родителей вообще никем не становятся. Почти всегда. Никем.

И я наконец-то по-настоящему понял Аристида. Это мне уже с сегодняшнего дня, когда умер мой последний родной – Вражок, нечего было терять. Вернее – некого. Аристиду было что терять. Но он не смог перешагнуть через себя. Не сумел. Не захотел. Жить на острове Склифосовского. Тьфу ты! На острове Геббельса…

Я умоляюще посмотрел на Аристида. Ну же, еще продержись! Возможно, еще не все потеряно! Ну же! Еще можно, возможно повернуть все назад! Только, пожалуйста, продержись. Стань опять покорным, сгорбленным, мягким. Вдруг у тебя получится? А я помогу.

Мне показалось, Аристид прочитал мои мысли. И, возможно, прочитал по моим глазам. Все, что я так хотел ему сказать. И еще больше сгорбился. И поддался. И мягко сказал:

– Извините. Не знаю, что на меня нашло. Во многое трудно поверить. Но я постараюсь. Очень постараюсь.

– Уж постарайтесь!..

И Склифосовский немного приоткрыл еще одну тайную завесу своего острова Смерти. Завесу бессмертия:

– Если задать вопрос человечеству: вы хотели бы жить вечно? Оно не задумываясь ответило бы «да». Но в отдельности, каждый человек, чуть подумав, ответил бы «нет». И был бы совершенно прав. Единственное, чем людей не наказывает Бог или кто еще (кто во что верит или не верит вовсе), – вечностью.

Помните, я утверждал, что человеческая структура, по сути, не отличается от структуры компьютера. Это не беспочвенное утверждение. В принципе, ранее компьютерами в фантастической литературе, искусстве называли роботов. Что ж! Фантастика вполне оправдала себя. И вы думаете, фантастика вообще бывает случайной? Не смешите меня, если так думаете. Фантастам неоднократно и ненавязчиво подбрасывались идеи извне. Как хотите это называйте – от Бога или от вполне реальных, но высших сил…

Так, из одних деталей мы сможем сложить компьютер. Из других деталей мы можем сложить и человека. И это просто. И вы сами идете на это. Вы подписываете документ о неразглашении медицинской информации о человеке. Вы ведете долгие дискуссии о возможности пересадки (и продажи) органов человека. А зачем это нам нужно? Человечество перенасытило и себя, и мир. И от его части нужно избавляться в благих целях. А не делать его вечным в целях неблаговидных.

Человечество обязано умирать! И не только по Библии. Библия хотя бы дает альтернативу – вечная загробная жизнь. Но это дело Библии и тех, кто в нее верит… Человечество просто обязано умирать и обновляться! Иначе этот мир просто лопнет, как резиновый мяч. Впрочем, это и называется концом света…

Видите, как все научно оправдано. И конец света, и вечная жизнь. Библия всегда оправдывает себя научно. Это наука не всегда, в основном – никогда, не признается, что пользуется открытиями и опытом Библии. А по сути – что делить? Если точек соприкосновения множество. В конце концов, Библия гораздо старше науки. Чему больше веры? Старикам или безусым юнцам? Ответ очевиден.

Образ Агасфера – не выдумка и не случайность. Библия не врет. Познания, которые она преподносит, историчны. Но не абсолютны. Дело не в том – существует ли на самом деле Агасфер. Может, это вовсе и не Агасфер. Может, его зовут по-другому.