Шрифт:
Закладка:
Когда Арман ушел, Рейн-Мари решила рассортировать бумаги: сложить те, что со странными рисунками, в одну стопку, а без рисунков – в другую.
Глядя, как растет первая стопка, Рейн-Мари подумала: вероятно, тут вполне может оказаться сотня обезьян.
* * *
На пути в гостиницу Арман остановился у коттеджа Рут.
Летом старый дом с его покосившимся крыльцом, шаткой оградой и ставнями, закрывавшимися лишь наполовину, казался почти заброшенным. Краска облупилась, а газон зарос сорняками.
Если бы Рут попыталась придать своему дому непривлекательный вид, то она не смогла бы сделать это лучше. А вероятность того, что такую попытку она предпринимала, была очень высока.
Друзья в деревне не раз предлагали ей отремонтировать и покрасить дом, выполоть сорняки, но она категорически отказывалась. Ее дом как будто был отражением ее самой. Развалиной. Довольно шаткой. Явно перекошенной. Однако она в ремонте не нуждалась. И ее дом тоже.
«И чтоб ты знал, – сказала она Габри, когда тот появился в садовых перчатках и с совком. – Мне нравится травка».
«Сорная трава, ты хочешь сказать», – поправил ее он.
«Может быть», – согласилась старая поэтесса.
Он внимательнее посмотрел на ее сад, на буйную растительность. Потом проконсультировался с Арманом, и тот заверил его, что это не марихуана.
«Хотя это не значит, что она ее не курит».
Теперь Гамаш стоял на том же месте и смотрел на тот же маленький коттедж.
Зимой коттедж преображался. Покрытый снегом, с сосульками, свисающими с карнизов, он походил на сказочный домик. Построенный счастливыми детьми.
Дом из самого неприглядного превращался в самый привлекательный дом в деревне.
Такова сила восприятия, думал Арман, пробиваясь с лопатой по заснеженной тропинке. Когда он закончил и вонзил лопату глубоко в сугроб, дверь чуточку приоткрылась.
– Тебе чего?
– Мне нужно поговорить с вами, Рут. О прошедшей ночи.
Наступила пауза. Потом дверь широко открылась, и он быстро вошел внутрь.
В гостиной горел огонь – к счастью, в камине. Куда бы ни посмотрел Гамаш, повсюду лежали и стояли книги. Это был книжный эквивалент снежной бури. Они высились штабелями у стены, словно их сдуло туда порывом ветра. Кое-где книжные ряды достигали глубины четыре-пять футов.
Книги служили приставными столиками рядом с потертым диваном, на стопках книг лежал лист фанеры, и сие сооружение использовалось как кофейный столик. Впрочем, в доме Рут он выполнял функции питейного.
Многие из книг, как подозревал Арман, были «позаимствованы» в магазине Мирны.
Рут скинула несколько томов с дивана, освободив для Гамаша место.
Откапывая тропинку, он согрелся и теперь снял куртку и сапоги. Потом сел – медленно и с опаской. Сгибая колени, он внимательно контролировал «заход на посадку», пока не почувствовал, как диван проседает под ним. Один раз – всего один! – старший инспектор совершил ошибку, усевшись на этот диван так, как привык у себя дома. Но у этой развалюхи почти отсутствовали пружины, а потому Арман ударился о деревянный пол, получил синяк, да еще почувствовал пружину там, где ее не должно было быть. Он подскочил что есть силы – и больше никогда не повторял этой промашки.
Роза устроилась на одеяле у огня и теперь бормотала во сне. Арману показалось, что она бубнит что-то вроде: «Merde, merde, merde», потом делает вдох и снова: «Merde, merde, merde».
Он прикидывал, сколько времени понадобится маленькому Оноре или даже Идоле…
– Ну так говори, – велела Рут.
– Я подразумевал, что говорить будете вы, а я буду слушать. Вы хорошо знаете Эбигейл Робинсон?
Этот вопрос удивил Рут, а удивить ее было трудно.
– Вижу, ты решил начать с дурацкого вопроса. Вероятно, чтобы установить планку пониже. С чего ты взял, что я ее знаю? Я вчера видела ее в первый раз. И мы с ней даже не разговаривали. Никогда. Ты что, летом стриг мою травку?
– А Дебби Шнайдер? – продолжил он.
– Это та, которую убили… – Рут задумалась.
Она никогда не относилась легко к смерти, а тем более насильственной. Может быть, смерть отрезвляла ее, подумал Гамаш, поскольку саму ее от смерти отделяло одно оскорбление.
В ее слезящихся глазах отразился сполох пламени, и он увидел, как видел и всегда, яркое горение ее мысли.
– Нет, с ней я тоже не разговаривала. Бо́льшую часть вечера я беседовала со Стивеном.
– Вы не видели ничего такого, что, с учетом вчерашних событий, заставляет вас задуматься?
Гамаш знал, что, хотя другим Рут постоянно заявляла о потере памяти, это было всего лишь игрой. Рут Зардо внимательно все подмечала. Она тонко чувствовала людей, их присутствие, их чувства.
Волновало ли ее, что чувствуют другие люди, уже другой вопрос. Но мало что проходило незамеченным мимо нее. И немалая часть того, что она подметила, отражалась потом в поэтических строках.
Давно она в земле, в краях далеких…
И все же мать со мною до сих пор.
Да, подумал он, глядя на Рут, погрузившуюся в задумчивость; нужно было обладать особым даром, чтобы писать о личном, в то же время обращаясь к всеобщему опыту. Он знал, что его собственные родители, давно лежащие в земле далеко отсюда, до сих пор сообщают многим людям, кто он такой и что у него за душой.
Он думал, что и у большинства людей это так.
– Я заметила напряженность между этой Робинсон и святым идиотом, – сказала Рут. – О чем они говорили?
– Обменивались оскорблениями.
– Черт. Как же я пропустила. И у них хорошо получалось?
– Она сравнила его с Юэном Камероном.
На лице Рут появилось строгое выражение.
– И как к этому отнесся доктор Жильбер?
– Оставил это без внимания. Сказал, что это вполне предсказуемое обвинение. Любой, кто пытается уесть выпускника медицинского факультета Макгилла, швыряет ему в лицо Камерона. Вы о чем-то вспомнили?
– Нет, ничего такого. Я знала одну местную женщину, на несколько лет старше меня, которая явно у него училась. Ерунда, просто слухи. – Она задумалась на мгновение. – Он, конечно, был чудовищем.
– Да.
Арман сунул руку в карман, извлек оттуда что-то вроде значка активиста предвыборной кампании и положил на питейный столик Рут.
– Что это? – спросила она, глядя на «значок».
– Это продавалось на лекции, которую читала профессор Робинсон. С целью сбора средств на ее кампанию.
До выстрелов и превращения спортивного зала чуть ли не в ад кромешный Гамаш хотел купить эту пуговицу и показать Рут. Но он не мог заставить себя дать хоть самые малые деньги на дело Робинсон.
