Шрифт:
Закладка:
Обойдя печи, вдумавшись в показания приборов, как делал это, будучи начальником доменного цеха, Григорьев вернулся в кабинет Середина, в котором обосновался с согласия его хозяина — тот временно переселился в комнату рапортов, и принялся за изучение доставленных ему утром плавильных журналов всех печей месячной давности…
У проходной Григорьев появился точно в установленный час, окинув взглядом площадь, разыскал на дальнем ее конце у кустов сквера старенький «Москвич» и прямиком, через площадь, отправился к машине. Андронов вышел навстречу. Погрузневший, с брюшком уже — отметил Григорьев. Лицо Андронова залилось румянцем. Некоторое время стояли друг перед другом, Андронов шагнул вперед, и они обнялись, сбивая друг у друга на затылок шляпы. Григорьев прикоснулся губами к колючей щеке Андронова и сжал его крепкие плечи.
— По-человечески получилось, — смущенно смеясь, сказал Андронов, — боялся я, как встретимся… По-человечески… — повторил он.
X
Они катили по улицам рабочего города, подкрашенным мягким светом вечерней зари. Андронов притормаживал перед трамвайными остановками, заполненными рабочим людом, и у переходов на перекрестках, давая дорогу пешеходам со свежими, порозовевшими и от зари, и от осенней прохлады лицами. Иногда прохожие заглядывали в стекло машины, кивали, поднимая в знак приветствия руку, и непонятно было, с кем здороваются: с Андроновым или с его соседом. Но и тот, и другой неизменно отвечали на приветствия, и невольная улыбка блуждала на их лицах. Свой город!
Подкатили к гончаровскому дому. Оставили машину в стороне, на пустыре, который мог оказаться лишь в этой, первой застройки, одноэтажной части города. У ворот на Андронова налетела одетая в обвисшую вязаную кофту жена Гончарова, не обратила внимания на того, кто идет вслед за ним.
— Ты это, Сашка! Что же ты за человек? — в голос закричала она. — Говорят, от машины отказался, не стал покупать. Ты что же, не мог нам продать?! Хоть старую машину продал бы. Какая муха тебя укусила? Мы же тебе говорили, нужна нам машина, для дела нужна… — Она вдруг осеклась и цепко взглянула на Андронова. — А ты рубль мне отдал?..
— Какой рубль?.. — невольно удивился Андронов.
— А два года назад в Москве на выставке занимал. Забыл, что ли?
— Как гостя встречаешь, Евдокия Егоровна? — строго спросил Андронов.
Она глянула внимательнее на того, кто стоял позади, и обмерла.
— Ох, батюшки, а я-то думала свой… Извините…
И тон ее стал иным, и слова благообразными, как переродилась. Она узнала Григорьева, но делала вид, что не признает, собираясь с мыслями и не зная еще, как выйти из неловкого положения.
— Зови сюда хозяина, — сказал Андронов и пошел на участок прямиком к водруженной на закопченный кирпичный постамент вагонетке.
Евдокия Егоровна, подбирая лохмы густых спутавшихся, с проседью волос, кинулась в дом с таким проворством, будто было ей восемнадцать.
— Памятник соорудил себе Степан Петрович, — усмехаясь, оглядывая со всех сторон монументальное сооружение, сказал Андронов. — Ну и умелец, ну и творец!
А «творец» между тем шагал к ним по дорожке от крыльца в широких штанах, широкой не то рубахе, не то робе, громоздкий, как бы подталкивая перед собой живот.
Григорьев повернулся к нему, не уступал он Гончарову ни ростом, ни шириной плеч.
Андронов думал, что хозяин дома сейчас начнет орать во всю мощь своих легких и голосовых связок, которыми бог не обидел его, как делал это всегда при встречах, но тот совершенно обычным голосом сказал:
— Гора к Магомету… Спасибо, Борис Борисович, уважил… — Искринки засверкали в его заплывших глазках: — Усадьбу давайте покажу.
Григорьев не выразил готовности смотреть, но и не возразил. Спросил только:
— Откуда у тебя, Степан Петрович, вагонетка?
— Ох, какой ты, Борис Борисович! Сразу: откуда… Занадобилось воду греть для помидоров. Я, вон видишь, и топку под ней выложил. Работает!
Григорьев ничего больше не спрашивал, молча шагал подле Гончарова, закинув руки за спину и останавливаясь там, где останавливался хозяин дома, будто привычно шел по заводу в сопровождении директора. Так же молча выслушивал объяснения: мотор электрический — закачивать воду в вагонетку, мотор на бензине — резервный, точило в сарае с мотором от вентилятора, сокодавка, тоже электрифицированная, системы поливных труб по всем грядкам…
Наконец, направились к дому.
— Евдокия, как змей вьется, — сказал Гончаров. — Видно, сослепу не разобрала, кого бог послал, и сказанула что-нибудь, когда встречала. Ну и демон! Коли промахнется, как огонь бушует, грехи замаливает.
— Посмотрим, — усмехаясь, сказал Андронов. — Очень даже любопытно.
Хозяйка встретила их на пороге в опрятном переднике, пышные волосы подобраны под алую шелковую ленту, на широком, здоровом лице дрожит улыбка. Андронов пропустил вперед Григорьева и, проходя мимо хозяйки, скрипучим, натуженным голосом просипел:
— Прелестно!..
Евдокия Егоровна промолчала и, как тень, бесшумно последовала за гостями.
В первой комнате на стальном тросе, закрепленном у крюка в потолке, висели потроха телевизора без ящика.
— Чиню… для друга, — объяснил Гончаров. — На тросу крутить можно, как удобнее…
Во второй комнате посреди стола дымилась огромная сковорода с яичницей, на тарелке нарезанные толстыми ломтями возвышались груды колбасы и сыра, в банке светились маринованные помидоры, в другой — огурцы, в тазу грудились румяные уральские яблоки.
— Ишь ты, успела… — удивился Гончаров.
Евдокия Егоровна принесла бутылку, поджав губы, поставила ее перед Григорьевым.
— Не подумайте чего плохого… — сказала она, опасаясь опять сделать промашку по части этикета.
— Чего же тут плохого? — пробасил Гончаров. — Ты что это гостям-то говоришь?
— Может, культурные люди и не пьют… — неуверенно проговорила хозяйка, — я только в этом смысле…
— Не пьют, так и не будут пить, а выпьют, так пусть пьют, — сказал Степан Петрович. — Я-то в любой час суток…
Евдокия Егоровна не возразила, чувствовала себя виноватой.
Григорьев отставил бутылку в сторону, сказал:
— Мне вечером работать, Степан Петрович, не ко времени это, Александр Федорович за рулем…
Гончаров повторил:
— А мне все одно, в любой час…
— Что же ты говоришь? — осмелев, сказала Евдокия Егоровна. — У тебя же работа…
— Какая у меня работа — грядки полоть! — Степан Петрович шумно вздохнул, а глазки его смеялись.
Так никто к бутылке и не прикоснулся.
После яичницы и крепкого чая Григорьев и Гончаров принялись расспрашивать Андронова, как было в Индии. Григорьев в упор, как он умел делать, разглядывал увлекшегося рассказом о печах и индийских металлургах Андронова и думал о том, что в нем, в этом резковатом, крепко сбитом и уже немолодом человеке, появилось что-то такое, чего не было прежде, в Темиртау. Что
