Поодаль от Григорьева, склонив голову на бок, смиренно стоял Степан Петрович Гончаров и терпеливо ждал, когда можно будет подойти. Расставшись с Дедом, он решил подождать, не появится ли на литейных дворах Григорьев. По старой памяти хотел поговорить и пригласить к себе, так сказать, «отдариться», — когда-то сам навязался в гости к Григорьеву. Как раз подошло время, в какое обычно, много лет назад, Григорьев — начальник цеха совершал свой обход печей. И вот, пожалуйста, он тут как тут!..

Давным-давно, сразу после войны, когда Григорьев был переведен в доменный цех с Кузнецкого завода и взялся за изучение и наладку печи, Гончаров, молодой мастер из горновых, без образования, поспорил со своими дружками, что сходит в гости к самому начальнику цеха. Григорьев тогда допекал Степана Петровича на рапортах за нежелание думать над ходом плавки, требовал, чтобы тот заглядывал в физику и химию и объяснял причины неравного хода своей печи.

Вот тогда-то Степан Гончаров, которому, как говорится, море было по колено, поспорил с ребятами, решил доказать, что не боится Григорьева. Для храбрости выпил самую малость, явился вечером в садик коттеджа, где жил начальник цеха, но сунулся не к той двери, а к давно заколоченной. Удивился, что никто ему не открывает, решил, что не слышат, и принялся дубасить в филенки поленом. Там его и словил Григорьев, которого домочадцы вызвали по телефону из цеха, решили, что ломятся грабители.

Григорьев усадил его на лавочку в садике, объяснил, с какой стороны вход и что в гости к нему надо приходить трезвым. Пьют, мол, в гостях, а не до гостей. Гончарову понравилось, что Григорьев не побоялся бандитов, приехал один, не стал поднимать шума. С тех пор отношения с начальником цеха наладились. Гончарову надоело краснеть, как школьнику, не выучившему урока, стоя на рапортах перед Григорьевым в присутствии своих товарищей. Он в самом деле занялся и химией, и физикой, начал думать над ходом плавки, чему позднее сам был рад. Григорьевская наука помогла стать известным на всю страну мастером, в газетах о нем стали писать…

Наконец, Григорьев оторвался от созерцания разрушенных трубопроводов и зашагал было к литейному двору. Гончаров преградил ему дорогу.

— Может, забыли Гончарова Степана, Борис Борисович? — загремел он во всю силу своих легких. — Может, и знаться не захотите?

Глазки Гончарова весело смеялись.

Григорьев остановился и, не уступая Гончарову в силе, тряхнул его руку.

— Помню, Степан Петрович, — мягко улыбаясь, сказал Григорьев, — помню, как в гости ко мне ходили…

— Так вот и я помню, — обрадовался Гончаров, — теперь вас приглашаю, отдариться хочу. Сегодня после работы приглашаю. — Его глазки опять засмеялись. — А может, побрезгуете?

Григорьев охватил ладонью нижнюю часть лица, смотрел под ноги и молчал. Думал.

— Хорошо, — твердо сказал он. — На старом месте живете?

— На том самом, на правой стороне, — заторопился Гончаров, напускная бесшабашность слетела с него, он и удивлялся григорьевскому согласию — человек занятой, и рад был, и почему-то растревожился. — В угловом особнячке, какой мне тогда, после войны, дали по вашей рекомендации… — продолжал он. — Насчет машины не беспокойтесь, Сашка Андронов с Индии вернулся… Александр Федорович, — поправился он, помня, что фамильярность у Григорьева не в почете. — Он свой «Москвич» за вами к проходной подгонит. Лучше на «Москвиче», по-свойски; на директорскую глазеть будут, скажут, вот Гончаров уж успел и знакомство завести…

На том и расстались. Григорьев зашагал дальше по литейным дворам. Странное чувство овладело им. И не Гончаров был тому причиной — Андронов, с которым предстояло встретиться вечером у проходной.

Григорьев не видел Александра Андронова, своего давнего ученика, с тех пор, как однажды в Темиртау на отстающем тогда заводе поручил ему навести порядок на литейных дворах доменного цеха. Неторопливо шагал от печи к печи Григорьев и невольно представлял себе, как они с Андроновым встретились тогда, года три или четыре назад в Темиртау. Саша Андронов стал Александром Федоровичем, посолиднел, действовал строго, заставлял слушать себя, наводил порядки, начиная с подготовки к плавке сырых материалов, то есть умел ценить подлинную культуру производства и понимал, за что надо браться в первую голову. Но что-то было все-таки не так, не таким представлялся Григорьеву будущий Андронов, когда сразу после войны он наблюдал живой интерес, с каким стремился молодой газовщик, а потом мастер Саша Андронов понять ход процесса плавки в наглухо забронированной шахте доменной печи. Постоянная работа мысли — вот что отличало Сашу от тех мастеров без образования, которые вышли из опытных горновых, например, от молодого Гончарова.

Конечно, и в Темиртау Андронов производил впечатление думающего мастера, да это так и было. Но Григорьеву все казалось, что повзрослевший Андронов застыл в каком-то одном качестве, а он ждал от Саши постоянного движения, развития, чего-то особенного, андроновского, что угадывалось в нем. В этом Григорьев — он тогда почувствовал — противоречил самому себе. Он ценил в инженерах рабочую закалку, знание печи не со стороны, а так, как ее может узнать только человек, работающий около нее семь часов в день. Он так и говорил мастерам на рапортах: «Вы лучше знаете печь, чем я, инженер, вы семь часов следите за ее ходом…» И все же, увидев Андронова в Темиртау через много лет и сразу поняв, что перед ним опытный человек с этой самой рабочей закалкой, он испытал какое-то трудно объяснимое недовольство, скрытую какую-то досаду: Андронову не хватало важных, как раз инженерных качеств. Широты взгляда, инженерной оценки ситуаций в цехе, а не только на литейных дворах непосредственно у печей. Вот чего не увидел Григорьев у Андронова в Темиртау. Только потом, вернувшись из командировки, Григорьев подумал, что, может быть, просто не сумел понять и заново оценить повзрослевшего Андронова, Александра Федоровича, а не Сашу Андронова.

Как-то корреспондент «Литературной газеты» во время интервью поинтересовался, стал ли его ученик Александр Андронов, о котором теперь знают многие, доменщиком с широким кругозором? Григорьев про себя отметил, что вопрос интересен, но не захотел делиться с газетчиком своими сомнениями. Помолчал, спросил, знает ли корреспондент, что Андронов — обер-мастер крупного завода? «Быть обер-мастером такого завода — это много…» — добавил он. Оценка, которую он дал таким ответом Андронову, была справедлива. И все же… Тот же корреспондент спросил, что делает инженера специалистом широкого кругозора: институт или потом, на производстве, влияние эрудированных специалистов? Григорьев помнил свой ответ: «Спрос! Будет спрос на эрудированных специалистов, будут и инженеры широкого кругозора…»