— Полегчало, — скорее констатировал, чем спросил я. И полусотник вымученно улыбнулся в ответ.

— Ещё как, Ерофей. Ещё как, — откинувшись на подушку, произнёс он. Но почти тут же уставился на меня посерьёзневшим взглядом. — Я должен просить у тебя прощения. У тебя и твоей невесты. Как показало время, моё решение было неверным, более того, следуя наговору Любима, я, сам того не поняв, нарушил покон. И видишь, чем это для меня обернулось! Если бы не твоя доброта, то уже к вечеру, скорее всего, меня положили бы в домовину, а Неонила осталась вдовой. Прошу, прими мои извинения, Ерофей сын Павлов. Извинения и виру. От души и чистого сердца!

— Принимаю, — кивнул я. А что оставалось-то? Если я правильно разобрался в особенностях этого самого покона, то одним своим решением облегчить мучения нарушившего его полусотника я, по сути, уже простил нашего со Светой несостоявшегося обидчика. А вот то, что он, уже избавившись от смертельной тяготы, наложенной поконом, искренне попросил прощения и даже предложил виру… говорит о раскаянии полусотника. Ну и эмпатия моя твердит о том же, да. Может быть, конечно, это всего лишь порыв души, вызванный резким избавлением от мучивших полусотника болей и накатившим пониманием, что безносая прошла мимо, так и не задев его своей косой, но… Что ж, у меня ещё будет время это проверить. А пока же, пожалуй, займёмся приведением главы острога в полный порядок. Не дело это — оставлять крепость без командования, когда вокруг шныряют всякие находнички, только и ждущие момента, чтобы устроить здешним жителям кровавую баню.

Думается мне, что попытайся я работать со Стояном в мире Хольмграда, поднять его окончательно на ноги мне удалось бы не раньше чем через сутки, какие бы тонизирующие наговоры и конструкты я не использовал. Здесь же, агрессивность инфополя сыграло нам на руку, и уже через полчаса ментальных манипуляций передо мной предстал хорошо знакомый мне стрелецкий полусотник. Крепкий, моложавый, сильный и подвижный, ничуть не похожий на ту страдающую от непрерывной боли развалину, что ещё недавно валялась на кровати в ожидании собственной скорой кончины.

В общем, полусотник пришёл в себя настолько, что готов был тут же лететь прочь из спальни, чтобы немедленно погрузиться в многочисленные острожные дела, без его участия наверняка забуксовавшие. Но тут мне пришлось его притормозить, что, естественно, Стояну не пришлось по душе. Тем не менее, испытывающий передо мною чувство вины, он всё же прислушался к сказанному и, после недолгого размышления, вынужден был согласиться с моим предложением.

— Не скажу, что мне по душе сие, но… доля правды в твоих словах есть, — протянул полусотник. — Как ни крути, но именно по настоянию Любима я пошёл на нарушение покона. И пусть я верю, что действовал мой десятник не со зла, а лишь проявил рвение, искренне почитая тебя виновным в смерти Мирослава, но… одной верой в честность ближников мне довольствоваться не пристало. Всё же, не одна сотня жизней здесь от меня зависит. Проверим…

Я облегчённо вздохнул и уже начал прикидывать, как бы зазвать в спальню полусотника его жену для разговора, когда она сама решила наведаться к одру умирающего… ну, как она думала. И завертелось.

Опешившая от вида практически восставшего из мёртвых мужа, уже одевшегося в привычный наряд стрелецкого полусотника и всем своим удалым видом демонстрирующего готовность идти хоть в бой, хоть по бабам, Неонила поначалу, кажется, даже дар речи потеряла. Но быстро опомнилась и, птицей метнувшись через всю спальню, буквально впечаталась в грудь мужа, тут же залив слезами и распахнутый кафтан Стояна, и рубаху под ним. А меня чуть не придавило затопившими комнату радостью и облегчением, да так что даже в глазах на миг потемнело. Чёртова эмпатия!

Удивительно, но стоило полусотнику лишь заикнуться о том, чтобы сохранить своё нынешнее состояние в тайне от острожников хотя бы до следующего дня, как его жена горячо поддержала намерение Стояна. А я думал, что мне придётся её уговаривать… Тем временем Неонила явно оправилась от свалившихся на неё новостей и, наконец, заметила, что в комнате они с мужем не одни.

— Ерофей? — удивилась она, переводя взгляд с мужа на меня и обратно.

— Он самый, Неонила Брониславна, — я изобразил короткий полупоклон. — Вот, заглянул на огонёк.

— Тебя же с невестой все стрельцы по Усть-Бийску ищут! — охнула она. — Буривоев десяток по всему городу рыщет, во все углы и закутки заглядывают, все избы обшаривают!

— И пусть себе ищут, — отмахнулся я.

— Так… — Неонила замерла, прикусив губу и, глянув на Стояна, понимающе кивнула. — Значит, вот в чём вина моего мужа была. За обиду вам с невестой нанесённую его так скрючило, да?

— Полагаю, что так и есть, — пожал я плечами.

— А я ещё слухам не верила, — протянула Неонила, поглаживая мужа по обнимающей её плечи руке.

— Каким-таким слухам? — насторожился полусотник.

— Да, толкуют бабы, что в травной избе, что у колодцев, будто тебя, муж мой, за нарушение покона перед гостями светлые наказали, — медленно проговорила женщина. — Но есть и иные. Слышала я краем уха, будто то наказание тебе вышло за то, что привёл в острог осенённых тьмою, что нашего Мирослава убили. И что интересно, не бабий то шёпот был. Мужи смысленные говорили, но вот кто — не ведаю. За тыном речь вели… никак мне этих болтунов не рассмотреть было.

Мы переглянулись с полусотником, и тот явственно нахмурился.

— Неонила Брониславна, прошу, кликни людей, пусть пришлют сюда мальчишку Радима из моего отряда недорослей, — после небольшой паузы произнёс я.

— Хочешь его поспрошать? — прищурился Хлябя и кивнул. — А что? Дело. Глядишь, и узнаем что толковое о происшедшем в Медовом зале.

— Не только, — я покачал головой. — Хотя, то и полезно может быть. Но я бы хотел, чтобы он остальных недорослей подговорил походить по острогу да послушать, кто слухи недостойные о тебе, полусотник, распускает.

— И о тебе, — усмехнулся он.

— И обо мне, — согласился я. — Но кем меня жители Усть-Бийска считают, уж прости, господин полусотник, меня мало интересует. Мне с ними за одном столом