А мастер Кит вдруг перешел на английскую речь.

– Поэт… У него жена и два сына. И он – поэт, – повторил он. – Ты понимаешь, Дик? В этом безумном городе, оказывается, сейчас живет поэт.

– Ну и что? – удивился Дик. – Какая нам от этого польза?

Он уже мысленно был на Английском дворе. Предстояло собрать и отправить в Вологду обоз, чтобы товары дождались половодья и были по рекам на дощаниках и насадах сплавлены в Холмогоры, из Холмогор – к Архангельскому острогу, и там, дождавшись судов из Англии – далее морем. Но собирать обоз под стенами Английского двора – нелепо, и нужно было так все устроить, чтобы перевести товары в надежное место за Покровскими воротами, продержать их там дня два или три под надежной охраной, туда же доставить то, что уже куплено, и деньги внесены, но пока что хранится на складах у московских купцов. Обоз получался немалый, с полсотни саней, не считая тех, на которых повезут продовольствие и корм для лошадей; жители сел по дороге к Ростову и Ярославлю – не дураки, и очень хорошо научились задирать цены на печеный хлеб и овес до самых небес, поскольку глупому путешественнику деваться некуда – за любые деньги корм возьмет. А приказчики Английского двора – путешественники умные.

Так что Дику уже было не до причуд мастера Кита.

– Только одна жена? – по-русски спросил мастер Кит татарина.

– Одна, – подтвердил Сулейман. – Он ее очень любит. И детей любит.

Больше говорить было, кажется, не о чем.

Условившись с Сулейманом о следующей встрече на случай, коли он понадобится, мастер Кит и Дик пошли к Английскому двору.

Там Меррик спорил с прибывшим из Серпухова купцом о ценах на лошадей; купец, приведя свой обоз, хотел от них избавиться, Меррик же хотел приобрести, но десять рублей за мерина-восьмилетку казалось ему многовато. В другом конце Казенной палаты Арчи рассчитывался с купцами за поставленный товар: мешки холщовые, короба лубяные, рогожи – словом, то, что требуется для обоза. И там же Стэнли выдавал деньги возчикам, которые подрядились идти в обозе. Писцы заносили в свои книги новые цифры. Забот у всех хватало.

Мастер Кит, как всегда, почувствовал себя лишним в этой деловой суете. Он пошел на поварню, но и там всем было не до него. Получив четверть жаренной на вертеле курицы и хороший ломоть хлеба, мастер Кит ушел наверх, на чердак, и забрался в угол, который уже освободили от товара. Вниз он спустился, когда голоса стихли.

Меррик велел, чтобы ему подали обед прямо в Казенной палате; он ел пряную мясную похлебку и одновременно выслушивал доклад старшего писца Томаса о совершенных в этот день и занесенных в книги сделках, которых было много – каждый ремешок для починки конской сбруи учитывался. Потом Меррик отпустил Томаса и уставился на мастера Кита.

– Дик уже доложил? – спросил мастер Кит.

– Нет, и я его отправил домой – немного отдохнет и вернется. Докладывай ты.

Мастер Кит пересказал разговор с Сулейманом.

– Ну, все оказалось очень просто, – сказал Меррик. – Хотя ответ на свой вопрос мы так и не получили. Отчего милорд Годунов так озабочен судьбой какого-то татарина?

– Да, сэр. Но это еще не значит, что татарин Якуб выполнял всего одно поручение милорда Годунова. Что-то он делал на Крымском дворе, что-то – в ином месте.

Сказав это, мастер Кит задумался.

– Что тебя беспокоит, мой добрый друг? – неожиданно мягко спросил Меррик.

– Тот предатель, толмач, его судьба…

– Отчего?

Мастер Кит понял подкладку вопроса: Меррик удивлялся, что человек, побывавший во всяких передрягах на службе ее величества, вдруг горюет о неведомом предателе.

– Он – человек, который любит жену и пишет стихи! Что-то немыслимое!

Меррик рассмеялся и перешел на английскую речь.

– Тебе это не угрожает, мой добрый Кит. Такие, как ты, семью не заводят.

– Но влюбляются. Если не влюбишься, хотя бы на полчаса, то не напишешь и самого простого мадригала.

– Не знаю. Я никогда не писал мадригалов, – сказал Меррик. – Это занятие не для коммерсанта. Правда, я влюблялся.

– Вы хотели женщину, сэр. Это еще не любовь, – строптиво возразил мастер Кит.

– Да, я хотел женщину, как полагается мужчине и хорошему христианину.

После этих слов наступило тягостное молчание.

– Я хочу его видеть, – вдруг сказал мастер Кит. – Хочу видеть человека, который любит жену и пишет стихи. Жену, сэр! Не даму!

– А еще ты хочешь видеть на московском Торгу белого единорога и королеву фей.

– Не представляю себе, как это возможно…

Мастер Кит имел в виду не королеву фей и не единорога. Он побывал в круглом войлочном доме и понял, что в таких жилищах рождаются, живут, плодят детей и умирают даже самые знатные киргиз-кайсаки. Зимой нельзя убежать из такого дома, потому что в степи холодно и ветрено. Куда бежать, если войлочный дом стоит посреди степи, в какой-нибудь ложбинке, в заветренном месте, тоже непонятно. Как писать стихи при свете от очага, когда справа хнычет грудное дитя, а слева жена ссорится с соседкой, за спиной дерутся ребятишки, а рядом с ними помирает старик?

Стихи обычно пишут о любви или в похвалу вельможам. Сонет в честь королевы Бесс – дело понятное и даже необходимое. Но о чем бы мог писать этот несчастный?

Возможно ли любить женщину, с которой обречен несколько месяцев существовать в одном помещении? Да если даже осенью ты в нее влюблен, то к весне возненавидишь!

В жизни мастера Кита было десятка два женщин, причем красивых женщин, их списка он не составил. Когда у тебя стройное мускулистое тело двадцатипятилетнего мужчины и лицо шестнадцатилетнего ангела, обрамленное пушистыми рыжеватыми волосами, которые на солнце отливают золотом, какая дама устоит? У мастера Кита были англичанки, француженки, итальянки, даже одна совершенно сумасшедшая испанка, которой он побаивался – она могла вдруг соскочить с постели и, распростершись на каменном полу крестообразно, лицом вниз,