– От меня здесь нет ни малейшей пользы, – сварливо сказал мастер Кит. – Мистер Меррик, вы коммерсант, вы отлично видите, что я даром ем свой хлеб и пью вино. Покупка мне теплой одежды стала дыркой в вашем кошельке! Я наношу ущерб «Московской компании» одним тем, что существую!

– В Лондон тебе возвращаться опасно, – ответил Меррик. – Может быть, тебя высадят в Дании…

– Нет, я хочу в Лондон. Это единственное место, где я могу жить… Там театры! Там ценят поэтов! – вдруг закричал мастер Кит. – Тут я – ничто, падаль, хуже падали!

– Скажи это архиепископу Кентерберийскому.

– Меня спрячут! Друзья спрячут меня, увезут вглубь страны!

– А потом ты не выдержишь и опять устроишь в Лондоне публичную лекцию, чтобы доказать сотне таких же чудаков, что Бога нет.

– Виноват я, что ли, в том, что его действительно нет?

Меррик вздохнул.

– Дьявол с тобой. Когда начнется навигация, отправлю тебя в Англию. И на том – умываю руки.

Сказав это, Меррик повернулся и вышел.

– Гей-го-го! – пропел мастер Кит.

Лютня сама оказалась у него под рукой, пальцы прошлись по струнам. Мелодия была простенькая – такая, что доступна компании пьяных медников. И захотелось спеть что-то из прежней веселой лондонской жизни. Из той жизни, куда уже летом можно радостно вернуться и жить, жить, жить! А с архиепископом Кентерберийским справится королева Бесс – ей ведь по нраву трагедии сочинителя Кристофера Марло. Она сумеет защитить!

– Пускайте, старцы и мальцы, в ход барабаны-бубенцы, – запел мастер Кит. – Пусть каждый небо славит за то, что стих Господень гнев и лучшая из королев сегодня нами правит!

И он был полностью согласен с песенкой. Лучше королева, которая объявила себя девственницей и обвенчалась с Англией, чем другая, менявшая любовников и мужей, запутавшаяся в заговорах, и, хотя умирать на эшафоте для женщины позорно, мастер Кит почти не сочувствовал королеве шотландцев Мэри Стюарт. Он более сочувствовал королеве Елизавете, вынужденной принимать такие кровавые решения.

– Пусть каждый верный Богу бритт престол любовью озарит, на нем царит сегодня любимица Господня! – пропел мастер Кит.

Струнные переборы и слова песенки уже несли его домой, в Лондон.

Потом Меррик пригласил его поужинать, и за столом они спокойно и деловито говорили об отъезде в Лондон.

– Если ты действительно хочешь отплыть первым же судном, которое придет в навигацию, то нужно выезжать на север, пока еще есть зимний путь, – говорил Меррик. – Дорога идет по местам болотистым, она быстро раскиснет.

– Но ведь на севере холоднее, чем в Москве, – возразил мастер Кит.

– Лучше поторопиться. Одному Богу ведомо, какой будет весна. Конечно, ты можешь дождаться, пока с рек сойдет лед, и добираться в Холмогоры водой. Это путь неторопливый, но надежный. Реки в тех местах петляют неимоверно, однако в конце концов выносят насады и дощаники в нужное место. Это значит, что ты взойдешь на борт судна в середине лета.

Мастер Кит задумался.

– Нет, пожалуй… Нет. Чем раньше – тем лучше.

Меррик пожал плечами: какой логики ждать от чудака, от сочинителя трагедий? Он знает, что такое разведка, но он подвержен капризам; желание вдруг примчаться в Лондон как можно раньше – каприз.

– Но перед отъездом ты все же выполнишь одно мое поручение.

Меррик, вернувшись от боярина, никак не мог избавиться от вопроса: почему? Почему Годунов, который мог, прицепившись к переговорам о лошадях, устроить «Московской компании» многие неприятности, вообще этим переговорам не придал значения, а хотел знать о судьбе крещеного татарина? Пожалуй, следовало провести свой розыск. Это задание он дал Сулейману, а выслушать донесение татарина и сделать выводы поручил мастеру Киту.

И вот мастер Кит сидел с Сулейманом и Диком в домишке, принадлежавшем тетке Диковой жены. Домишко был жалкий, но расположен удачно – туда можно было прийти задворками, уйти хоть по реке, хоть переулками, и вдруг вынырнуть из них на Варварку. Переулки Зарядья Дик знал прекрасно, да и Сулейману приходилось там бывать.

Тетка была не слишком довольна гостями, но гости заплатили деньгу с полушкой, и она убралась в подклет, чтобы не мешать мужской беседе.

Сулейман выполнил поручение Английского двора и теперь, через четыре дня после встречи с Мерриком, отчитывался перед мастером Китом.

– Люди Ораз-Мухаммада не знают, куда пропал истопник. Хозяин никуда его не посылал. Сам он отпрашивался к костоправу, пожить там седмицу, пока спину не поправит. Костоправ у киргиз-кайсацкого полководца в хозяйстве имеется – его зовут, когда нужно помочь бабке, Ази-ханум, или кому потребуется. У него Якуб не появлялся. На лубяной торг за дровами поехал его подручный Али. А на Крымском дворе Якуба как раз после той вашей ночной беседы встречали. Наши пригоняли туда барашков и видели его. Но открыто он туда прийти не мог – у ворот стоят стрельцы и грозят бердышами всем, кто попытается…

– А через ту калитку, заплатив тем самым стрельцам, которым и мы заплатили? – спросил Дик.

– Это значит, что он приходил и уходил ночью, – сказал Сулейман. – Днем они и за большие деньги не пропустят. Но там, на Крымском дворе, стряслось что-то непонятное.

– Говори, – велел мастер Кит. – Дик, записывай все – имена, мелочи…

Дик приготовил стопку листков, снял с пояса чернильницу, открыл пенал, взял хорошо очиненное перо и уставился на Сулеймана в ожидании имен и мелочей.

– Я не знаю, нужно вам это или не нужно, – ответил Сулейман. – Я встретился с их толмачом, Абусалимом. Вы его, статочно, видели той ночью в юрте посла. Толмачей, которые там трудились, могло быть двое: Абусалим и Али из Биляра – Билярден-Али. Так Абусалим – тот, что старше.

– Я вспомнил его, – сказал мастер Кит. – У него вот такая узкая седая борода…

Он показал пальцами, как выглядел длинный, по грудь, клок белоснежных волос.

– Да, это Абусалим. Он татарин из Астрахани, в молодости ходил с караванами, плавал в Персию, а недавно, сразу после Науруза, пошел на службу к Тауекель-хану. Наши много где бывают… Мы познакомились в Реште, теперь я встретил его на Крымском дворе. Нам было