Сулейман улыбнулся.

Дик посмотрел на мастера Кита – не пора ли заставить толмача вернуться к странным событиям на Крымском дворе. Но мастер Кит немного замечтался: ему вдруг примерещились узкие улочки и глухие белые стены домов далекого южного города, привиделись крошечные зарешеченные окошки под самыми крышами и даже, кажется, зазвучала чужая речь – наверху, выйдя на крыши, перекликались женщины. Как это возможно – мастер Кит не знал, само получилось.

– Мы оба были молоды, а в гавани полно легкомысленных женщин, и можно достать хорошее вино из Шираза… Было что вспомнить…

Мастер Кит немного удивился – каким-то причудливым образом молодые женские голоса из Сулеймановой головы перепорхнули в его собственную. А Сулейман, вдруг опомнившись, продолжал:

– Абусалим теперь – уважаемый человек в годах, хорошо говорит и по-персидски, и по-казахски, может переводить русскую речь на казахский язык, но с казахского на русский – ему сложно. Это забавно – он в голове сперва переводит с казахского на татарский, потом с татарского на русский. Получается не так быстро, как хочется. Абусалим сказал – их, толмачей, поодиночке вызывали в юрту посла.

– Когда?

– Дня через три после того, как я вас ночью туда приводил. И Абусалим сказал – сразу после того, как боярин Годунов вдруг позвал к себе посла, хотя о том не сговаривались. Еще Абусалим говорил – посол был сердит, как разъяренный верблюд. Он хотел знать – с кем толмачи говорили о той ночной беседе. Абусалим поклялся Аллахом, что ни с кем. Там, в юрте, с послом были только Атабай-бек и Нуржан. У Нуржана было такое лицо, будто он ждал приказа – наброситься на толмача и перерезать ему глотку, как барашку. Я его видел, я думаю, что Кул-Мухаммад держит его как раз для исполнения таких приказаний. Потом Атабай-бек сказал, что давно знает Абусалима, и велел ему идти прочь. Это правда – они действительно где-то в степи познакомились.

– Искали того, кто донес Годунову, – хмуро сказал мастер Кит. – Пока что все понятно. Потом что было?

– Потом мы с Абусалимом ушли подальше от юрт, к сараю, куда загоняют лошадей. Он сильно перепугался – Нуржан был похож на шайтана, который вырвался из джаханнама. Мы хотели просто посидеть в тепле…

– В тепле? – удивился мастер Кит.

– Там, где стоят лошади, всегда теплее, чем на дворе, – объяснил Сулейман. – А посольство привело хороших и дорогих лошадей, их берегут. Так что мы сидели там на мешках с ячменем и разговаривали. У Абусалима было с собой немного сладкого жента, он меня угостил. Потом начался переполох. Казалось, что на Крымский двор напали джунгары. Я понял, что так просто уйти не удастся, и затаился на конюшне, а Абусалим пошел разбираться. Когда он вернулся, я думал – сейчас помрет. Он сказал, что схватили Бакира. Того, которого привезли, чтобы оставить в Москве на год или больше.

– При Посольском приказе? – уточнил мастер Кит.

– Да.

Мастер Кит вспомнил двоих приказных, которые водили по Торгу веселого, как дитя, степняка.

– Я видел его в Москве. И в посольской юрте он ведь тоже был?

– Был. Поэтому Атабай-бек и велел схватить его. Абусалим сказал – сам посол кричал на него, называл предателем. И потом Бакира отвели в дом, построенный на русский лад, на подклете. Казахи не любят таких домов – туда, наверх, нужно лезть по лестнице с высокими ступенями.

– Значит, это он донес боярину Годунову? – спросил мастер Кит.

– Так говорили. Я не видел, как он доносил, и Абусалим не видел. Но он единственный мог открыто выходить с Крымского двора и бывать в Кремле.

– Что он за человек?

– Абусалим сказал – он средних лет. Ему немногим больше тридцати. Он знает арабский и персидский языки, помнит наизусть чуть ли не все суры Корана, еще помнит наизусть вирши на арабском и персидском языке, даже очень старые. Он сам учит своих сыновей. Его хотели оставить на год в Москве, чтобы он тут выучил еще немецкий и польский языки, – так сказал Абусалим. Тауекель-хану такой толмач нужен.

– А греческий? – полюбопытствовал мастер Кит, вспомнив свой замысел и пленницу-гречанку.

– Про греческий речи не было.

– Теперь все понятно, – сказал Дик. – Пока он гулял с приказными по Москве, его подкупили. И он не сообразил, что его сразу же раскроют…

– Да, киргиз-кайсаки – не дураки и сразу поняли, кто донес Годунову про нашу ночную встречу, – согласился мастер Кит. – Странно все же, что он об этом не подумал. Удивительное простодушие… Сулейман-абый! Что ты еще знаешь об этом предателе?

– Что я о нем знаю?..

– Мастер Кит, мы поняли, что произошло, я заплачу доброму Сулейману, и пойдем отсюда, – по-английски сказал Дик.

– Погоди…

Мастер Кит сам не понимал, зачем ему знать еще что-то о предателе. Но беспокойство, родившееся в душе, задавало вопросы и требовало ответов.

– Что я о нем знаю… То, что сказал Абусалим? Откуда мне знать еще что-то? – Сулейман задумался. – Я с ним не говорил… Он знает наизусть половину Корана… Он арабские вирши читает… Детей сам учит… Он и персидские вирши знает… И сам пишет…

– Что?! Что он пишет?! – закричал мастер Кит.

– Вирши! Как Абу-Нувас! Так Абусалим сказал! – Сулейман даже испугался. – Я не знаю, я их не видел и не слышал!

– На каком языке?!

– На арабском!

Меррик предупреждал Дика, что новое приобретение Английского двора – с придурью. До сих пор придурь выражалась в игре на лютне, за которую мастер Кит хватался в самую неподходящую минуту. Когда же доходило до ремесла лазутчика – приобретение вело себя разумно и толково. И вот на мастера Кита накатило необъяснимое бешенство.

Некоторое время все трое молчали.

– Сулейман-абый, ты все можешь. Достань мне арабские стихи, – приказал мастер Кит. – Любые. Хочу понять, что это такое.

За годы странствий Сулейман встречал разнообразных безумцев и твердо знал: им нельзя противоречить. Знал он также, что мастер Кит арабским языком не владеет, не говоря уж о письме.

– Как угодно господину, – ответил татарин, уже мысленно собираясь в