— У меня сын в сетях торчит безвылазно, — пожаловался Цыплак.

— Ты с ним видишься? — поинтересовалась Зина.

— Ну как, видимся по воскресеньям, мои законные два часа. То есть я два часа сижу на диване и смотрю на его спину, как он там в «фейсбуке»[6] живет. Очень сближаемся через это, я считаю.

— Заведи скайп, — посоветовал Липкин.

— Уже. Мы по нему общаемся, пока мама не видит, — словом «мама» Цыплак как плюнул. — Кстати, он тоже играл.

— В «Грелке»? — уточнил старик. — В какой?

— В прошлой. Сломался на третьем задании. Sci-fi рассказ в двадцать слов, фантастическое допущение в конце.

— Это я помню, — усмехнулся Липкин. — Я дал шесть вариантов, прошел с тремя.

— А я — восемь с одним, — встряла Зина. — Как там было, Марк Евгеньевич?

— Написать текст из двадцати слов, — процитировал Липкин, — образующий законченное сюжетное решение фантастического характера, с предъявлением фантастичности сюжета в конце текста. Там еще все перессорились по формулировке — где начинается конец текста и что такое «законченное сюжетное решение».

— Я был в редкомиссии, — оживился Цыплак, — я предложил определение: «Часть, по которой квалифицированный читатель может восстановить или домыслить целостную ситуацию, описываемую полноценным рассказом». И я считаю, что результат восстановления не обязательно должен быть однозначным. Ну смотри: пустая комната, женщина сидит на подоконнике и рыдает, заходит мужчина, она бьет его по лицу. Почему? Потому что он ей изменил? Или это ее брат, ну я не знаю, расист, что ли, который не дает ей выйти замуж за — ну я не знаю — за чернокожего? Если это в прошлом веке, — зачастил он, — тоже возможное решение…

— А если, — перебила Зина, — женщина улыбается?

— Красиво, — оценил Цыплак. — «Возвращаясь с кладбища, она улыбалась», это кто-то предложил в секции хоррора. Пять слов. Зарубили — говорят, слишком много вариантов.

— Хемингуэй в свое время уложился в шесть слов, — напомнил Марек. — «For sale: baby shoes, never used». «Продаются детские ботиночки. Ненадеванные». Законченный рассказ, очень душещипательно.

— Тоже неоднозначно, — Шаланда сморщила носик. — Аборт? Развод? Болезнь ребенка?

— Размерчик не подошел? — предположил Липкин.

— У Шукшина был рассказ про сапожки, — вспомнил Цыплак. — Работяга купил жене на всю зарплату, дефицит. Оказались малы. Не помню подробностей, но написано жестко.

— Это очень советское, другие не поймут, — заметил Липкин. — Тут лучше Чехов. У него был текст, назывался «Роман». До сих пор наизусть помню. «Женихи, где вы?! Лёля хлопнула дверью, послала ко всем чертям горничную, упала на постель и больно укусила подушку».

— Гениально. Особенно вот это — «больно», — оценил Цыплак. — Ты смотри, подушке не больно, но было бы больно, если она была живая, типа собаки, потому что Лёля кусается со злобой, а на самом деле больно самой Лёле, потому что…

— Ну да, ну да, — отмахнулся Липкин. — А кстати, что у тебя было с двадцатью словами и фантастическим допущением? Ты с чем прошел?

— Сейчас… — Цыплак потер лоб. — Вот. «Сэм в Австралию эмигрировал. Придурок. Кому мы там нужны? Я туда даже туристом не полечу. Земная гравитация — просто кошмар».

— Было. Роберт Хайнлайн, «Колумб был остолопом», — напомнила Зина. — У нас на старой «Грелке» за такое выкидывали с конкурса сразу.

— А у тебя что было? — Цыплак чуть придвинулся к девушке.

— Реализм мне дали, семь слов. Ну я сделала. «Умирая, мама просила выключить свет в коридоре».

Липкина передернуло.

— Я еще советские коммуналки помню, — объяснил он. — Там такое на самом деле бывало.

— На самом деле, — Зина провела рукой по подбородку. — Моя мама перед смертью именно это и говорила. Про свет в коридоре, свет в уборной, газ завернуть, еще чего-то…

— Это в Москве? — вздохнул Липкин.

— В Донецке. Осколком задело.

Все замолчали. Стало слышно, как под потолком жалобно поскуливает одинокий кондиционер.

— Старая «Грелка», кстати, нормальная игра была, — Цыплак осторожно помассировал шею ребром ладони. — Что-то голова побаливает…

— Луке скажи спаси-и-бо, — Зина сладко потянулась.

— Ну сразу Лука, — заворчал Марек. — Чуть что — Дозоренко. Без него, между прочим, вообще ничего бы не было. Сидели бы мы в интернете и графоманили. Ну, я бы еще немножечко стрелял, — добавил он.

Цыплак усмехнулся. Про старика вся команда знала, что он тратит уйму денег на тир. При этом стрелял он из рук вон плохо, и если ему и удавалось куда-то попасть, то разве что случайно. Однако он продолжал упорно тренироваться. На все вопросы он отвечал нечто в духе «мне нравится процесс, а не результат».

— Зато мы хотя бы что-то писали, — заметила Шаланда. — Сёма, ты когда последний раз нормальный текст писал, не игровой?

— Не помню, — легко признался Цыплак. — Все равно никто не читает.

— Вот именно, — Липкин почесал щеку, поросшую неопрятной седой щетиной. — Никто ничего не читает. И не слушает. И не смотрит, кстати. Все… как сейчас в России говорят… втыкают. Да, вот именно. Втыкают. Что в книжку, что в телевизор, что в интернет — втыкают. Как в задницу… пардоньте, Зина.

Снова запел телефон.

— Это Липкин. Где? Третья студия? Идем-идем, сейчас будем… Ну как, готовы? — обратился он к притихшим коллегам. — Порвем?

* * *

«Грелка» в ее нынешнем виде выросла из литконкурса «Рваная грелка», зародившегося в недрах графоманского сервера для любителей фантастики. Первоначально это был конкурс коротких рассказов, которые оценивали сами писатели рассказов. Потом он эволюционировал до полноценного литконкурса с жюри и фанатами. От прочих он отличался только жестким временным лимитом — текст на заданную тему нужно было писать в онлайне, минуты за три. Оценки давало жюри с участием онлайновых зрителей, те и другие были придирчивы и при этом невнимательны, так как материала приходилось просматривать много. Поэтому конкурс тяготел к короткой и очень короткой форме. Поскольку же интерфейс был удобен, а тусовка — разношерстной и при этом комфортной, то желающих попробовать себя в сочинительстве не убывало. Владельцем сервера был небезызвестный Лука Дозоренко, некогда писатель-фантаст, а ныне владелец многочисленных и требующих внимания активов: двух софтверных фирм, металлургического завода в Австралии, гостиничного комплекса в Тегусигальпе и киевского телеканала «Перемога».

На этом-то самом канале подрабатывал Олесь «Чек» Дэвов, известный киевский шоумен и тусовщик. К тяжелому и малоприбыльному литературному труду этот красавчик не имел касательства: он начал зарабатывать на жизнь как диджей, быстро заработал за выдающуюся вертлявость кликуху «Чеканашка» — каковую и сделал своим сценическим именем, сократив его до Чекана, а потом до Чека. Олесь Чек пропрыгал года два, пока его не заметили на телевидении и не дали пять минут вечернего времени: крутить музыку и говорить про нее же. Выяснилось, что Чек вообще-то неглуп,