Они вместе ходили на диспуты, участвовали в спартакиадах, демонстрациях, митингах. Вера показала ему совсем незнакомую сторону жизни, ходили в театры на современные постановки и на классику, в музеи, тут ее проводником был Федор, ездили за город, гуляли в парках, бегали зимой на лыжах, а через год знакомства поженились. Без всякой помпы расписались в ЗАГСе и отметили дома, вдвоем.

Они жили весело, интересно, у них были общие увлечения, похожие вкусы, им вместе всегда было хорошо, и посидеть, обнявшись, в тишине на диване, глядя, как за окном валит хлопьями снег, и лежать летом на пляже в Сестрорецком курорте, слушая шелест волн на мелководье, и ходить в долгие походы по лесу, кататься летом на лодке, на велосипедах. А еще Вера каждое утро начинала с зарядки и приучила к этому Федора. Вечерами они часто читали вслух, иногда спорили о прочитанном, спорили, но никогда не ссорились. Они все любили делать вместе, даже ходить на рынок и заниматься уборкой. Даже посуду мыть в четыре руки за разговорами было весело и быстро.

И с соседями Вера удивительным образом подружилась. После стольких лет проживания бок о бок Федор вдруг понял, что рядом с ним живут хорошие добрые люди, может, и не особо образованные, но добрые. Занимаясь хозяйством, Вера почти всегда напевала, но не какие-нибудь старинные романсы, а бодрые марши, и все у нее в руках спорилось.

«Нам песня строить и жить помогает…» — то и дело неслось с кухни, и соседи никогда не жаловались на Веру и даже частенько подпевали, а сосед Илья Игнатьевич, живший за стенкой, слесарь с завода, называл Веру не иначе, как «наша певунья».

А через год после свадьбы у них родился Андрюша. Крепкий, здоровенький, румяный, весь в маму. Федор был счастлив. А тут им еще и квартиру дали на Васильевском острове, на Второй линии, возле Румянцевского сада, в маленьком флигеле с клумбой посреди крошечного дворика, с кустом сирени, под которым на лавочке летними вечерами собирались посидеть соседки.

Ах, как это было здорово! Просыпаться по утрам и чувствовать рядом тепло любимого человека, нянчиться с сынишкой, заниматься любимой работой. И до работы им с Верочкой было теперь шагать всего ничего, минут пятнадцать. Идти, любуясь Невой, сиянием купола Исаакиевского собора, красотой набережных, дышать полной грудью и понимать: нет на свете человека счастливее. А потом родилась Оленька, и жизнь стала еще полнее.

После знакомства с Верой Федор впервые попытался вникнуть, понять, что же происходит в стране. Прежде, еще будучи во Франции, он знал, что в России к власти пришли большевики, что вся власть теперь отдана народу, всю собственность у людей национализировали, попросту отобрали, и не важно, буржуй ты был или служащий, и, возможно, даже из простых крестьян отец твой или дед выбился. Кучу народа расстреляли. Что было в России и голодно, и холодно, и страшно.

И жизнь их в Советской России с Анечкой и Николаем Ивановичем именно такой и была, но вот сейчас, спустя десять лет, Федор начал понимать, чего добивались большевики, какой мир хотели построить.

Да, жить все еще было непросто, но во Франции жизнь простого человека, человека труда была еще горше. Нигде в мире не было бесплатной медицины, бесплатных яслей, бесплатного обучения. Среди студентов было очень много талантливых ребят, выходцев из самых низших и беднейших слоев населения, да, им было тяжело, не хватало денег, но учились, получали образование, впереди их ждало счастливое будущее. Всюду по стране строились заводы, фабрики, электростанции, не хватало рабочих рук. В то же время, Федор знал это не понаслышке, в Европе свирепствовала безработица, еще десять лет назад в центре Парижа под мостами ночевали тысячи бездомных, потерявших возможность заработать себе на кусок хлеба. Так хороша или плоха была Советская Россия? Хороша. Очень хороша, потому что давала возможность каждому жить, трудиться. Творить.

Дом Федора располагался в двух шагах от Академии художеств, студенты часто писали этюды в Румянцевском саду, и Федор видел, сколько талантливых, одаренных ребят учатся живописи, и все это были по большей части выходцы из самых простых семей, приехавшие из разных уголков страны, даже из деревень. Сейчас они еще учатся, но скоро, скоро из них вырастут мастера, которые создадут гениальные произведения искусства, возможно, изобретут новые жанры, необычные стили. Архитекторы построят новые прекрасные здания, и все это будет для людей, для обычных, простых людей, а не для избранной публики, закутанной в манто и боа, обвешанной бриллиантами! Это Федор знал точно.

Жизнь мчалась вперед, осыпая их искрами счастья, росли дети, рождались научные работы. Верочка защитила диссертацию. Промелькнул тридцать девятый год, настал сороковой. В большой комнате стояла нарядная елка, был накрыт стол, пахло пирогами, мандаринами. Оленька с Андрюшей носились по квартире с криками и песнями, дочка прижимала к себе нарядную куклу, а Андрюшка потрясал «настоящим» ружьем. За окном искрились под желтым светом фонарей сугробы, через открытую форточку в квартиру донесся с улицы чей-то смех, Вера напевала на кухне. Федор присел на диван и, прикрыв глаза, подумал о том, что никогда еще не был так безмятежно, так всеобъемлюще счастлив. Но это была мысль, осознанно сгенерированная мысль, а вот на душе у Федора было все тревожнее. Какая-то темная туча, возникнув у горизонта узкой, едва различимой полосой, стала набухать, расти, наплывать, закрыв собой кромку неба. Она двигалась незримо, словно туман, клубилась, поглощая собой светлый радостный мир, и Федору с каждым днем становилось все тревожнее.

После смерти Анечки он больше не расставался с «Оком», даже после женитьбы оно было с ним. Вере он объяснил, что это талисман, единственная память о египетских раскопках, она приняла это объяснение и больше ни о чем не расспрашивала. А «Око» жило с Федором, словно еще один член семьи или его двойник. Или просто часть его. Пожалуй, так будет вернее всего. «Око» стало частью его самого, они делились эмоциями, мыслями, у них были одинаковые радости и печали. «Око» берегло и хранило их семью, и вот теперь сообщало о надвигающейся беде.

Федор долго не мог понять смысла предупреждения, боялся за детей, за Веру, за себя, но все это было не то. Беда была огромной, как туча, она накрывала собой весь мир, и «Око» беспомощно трепетало перед этой бедой, не имея сил совладать с нею.

И только к концу сорокового года Федор наконец понял, какая беда над ними нависла.