ее, продолжал:

Что вам пора за дело приниматься,

А мой удел —

Катиться дальше, вниз.

Любимая!

Меня вы не любили…

Взбежав на эстраду, Ирина встала перед мужчиной:

— Так. Хватит!

Он осекся, заметив Овсянникову, пошатнулся и вновь ухватился за микрофон, чтобы не упасть. Как ни странно, ему это удалось.

— И… Ирина! Зачем вы здесь? — спросил Витвицкий.

— Вы очень громко читали стихи, Виталий Иннокентьевич, — ответила Овсянникова. — На весь город слышно.

— Да-а? Серьезно? — капитан пьяно улыбнулся. — Я могу еще!

И закатив глаза, он снова заголосил в микрофон:

— Не знали вы, что в сонмище людском

Я был как лошадь, загнанная в мыле[6]…

— Я сказала — хватит! — рявкнула Овсянникова.

— Э, пусть читает! — раздался из зала недовольный мужской голос, тот самый, что заказывал Есенина.

Старший лейтенант резко повернулась к залу. Ее глаза буквально метали молнии. Мужчина за дальним столиком поднял руки в извинительном жесте.

— Все, гражданин начальница, молчу-молчу.

Резко повернувшись, Овсянникова прошипела Витвицкому:

— Марш за мной. Позорище!

Чеканя шаг, она прошла по залу к выходу. Витвицкий, разведя руками, — мол, а что делать? — послушно поплелся за ней. Музыканты быстро заняли эстраду, разобрали инструменты, с ходу начали играть «Айсберг» Пугачевой. Солистка запела знакомые всей стране слова:

Ледяной горою айсберг из тумана вырастает,

И несет его теченьем по бескрайним по морям.

Хорошо тому, кто знает, как опасен в океане,

Как опасен в океане айсберг встречным кораблям[7].

* * *

Овсянникова вывела Витвицкого в пустое, скупо освещенное парой бра фойе ресторана.

— Ты еще и алкаш к тому же?! — сердито спросила она.

— Что ты… я… — мямлил мужчина, тщетно пытаясь сохранять равновесие и не шататься.

— Как в кино — «вообще не пьешь»? — в голосе Овсянниковой отчетливо слышался сарказм.

— Ну-у-у… да! — Витвицкий так часто закивал, что едва не упал.

— У меня дежурство, я еле на ногах стою, голова кругом — и тут звонят из ресторана. Хорошо, что попали на меня, а если бы наряд вызвали? — голос девушки звенел. — Что ты молчишь?! Капитан Витвицкий в КПЗ, а? Зачем ты напился? Что это за стихи?

— Есенин, — послушно ответил капитан. — А еще были Заболоцкого. И Иннокентия Анненкова. Его звали… как дедушку моего! Хочешь, я тебе еще прочту?

Из зала доносилась песня, странным образом дополняющая этот разговор:

А я про все на свете с тобою забываю.

А я в любовь, как в море, бросаюсь с головой.

А ты такой холодный, как айсберг в океане.

И все твои печали под черною водой[8].

Витвицкий радостно вскинул голову:

— Вот, про печаль!

И он с выражением, вкладывая в слова одному ему ведомый смысл, начал читать:

Среди миров, в мерцании светил

Одной Звезды я повторяю имя…

Не потому, чтоб я Ее любил,

А потому…

— Капитан Витвицкий, отставить! — чуть ли не взвизгнула старший лейтенант.

За гардеробной стойкой украдкой посмеивался седой гардеробщик, немало повидавший на своем веку. Витвицкий было умолк, но вдруг, приняв решение, гордо вскинул голову.

— Эту песню не задушишь, не убьешь! Ты меня… инг… игнорируешь, а я ни в чем не виноват!

— Не виноват? А кто согласился, чтобы я шпионила за Ковалевым? — Ирина передразнила Горюнова: — «Просто намекните… Вы же психолог, ну не мне вас учить». Было такое?

— Так вы… так ты… из-за этого?! — искренне изумился Витвицкий. — Да я же отказался сразу! Сразу, прямо тогда, Ирина! Ты вообще за кого меня принимаешь? Чтобы я… чтобы согласился на такое…

Овсянникова растерялась. Она видела, что Витвицкий не лжет, — что у трезвого в голове, то у пьяного на языке.

И если мне сомненье тяжело,

Я у Нее одной ищу ответа,

Не потому, что от Нее светло,

А потому, что с Ней не надо света![9]

Витвицкий буквально выкрикнул последние строки стихотворения. Он выглядел гордо и смешно одновременно.

Овсянникова схватила его за руку, потащила к выходу из ресторана.

— Пойдем, горе ты мое… Извините нас!

Эта фраза адресовалась гардеробщику. Тот улыбнулся в седые усы.

— Ничего. Дело молодое.

* * *

Чикатило брел по улице, и даже издали было заметно, что его буквально трясет от неудовлетворенного желания. За ним, на расстоянии, стараясь быть незаметными, шли капитан и Ахметов. Обогнув овощной магазин, мужчина свернул к расположенному рядом рынку.

— Может, задержим уже? — предложил Ахметов.

— Рано. С поличным надо брать, — покачал головой капитан.

— Днем он резать никого не станет, — убежденно сказал Ахметов. — И что нам, за ним еще сутки ходить? Он-то спал.

Чикатило подошел к воротам рынка. Капитан посмотрел ему в спину, задумался.

— Наверное, ты прав, — сказал он Ахметову. — Ладно, в отделении разговорим.

Капитан решительно устремился к подозреваемому, быстро сокращая дистанцию. Догнал, взял под локоток.

— Гражданин, постойте!

Чикатило в растерянности оглянулся — с другой стороны к нему подходил хмурый Ахметов.

…Через полчаса в районном отделении милиции начался допрос задержанного. Чикатило сидел возле стола, напротив разместился капитан, внимательно изучавший его паспорт. Рядом на столе лежали портфель и шляпа. Капитан посмотрел в паспорт, поднял взгляд на Чикатило, сравнивая фотографию с оригиналом.

— Что ж вы, Андрей Романович, на вокзале ночуете?

— Командировочные экономлю, — ровно, без эмоций ответил Чикатило. Он, к неудовольствию капитана, вообще вел себя совсем не так, как должен был вести маньяк-потрошитель. Да и не напоминал вот этот скромный и уже немолодой мужчина с внешностью бухгалтера, что сидел напротив капитана, не то чтобы маньяка, а вообще преступника.

— А в портфельчике у вас что? — спросил сидящий сбоку Ахметов.

— Личные вещи, — тем же спокойным тоном ответил задержанный.

— Откройте, — попросил капитан.

Чикатило расстегнул замки на портфеле. Движения его были спокойными, без намека на волнение.

— Доставайте ваши «личные вещи».

Чикатило не спеша начал выкладывать на стол содержимое портфеля: пару белья, зубную щетку, тюбик зубной пасты «Поморин», мыльницу, бритвенный станок…

Далее на стол легли банка вазелина, два мотка шпагата, массивный кухонный нож. Рядом с ножом легло полотенце, заляпанное засохшими, похожими на кровь бурыми пятнами.

Капитан, увидев все это, привстал со стула. Ахметов присвистнул:

— Ох, ни хрена ж себе!

— Ахметов, я звоню следователю! — крикнул капитан. — Этого в КПЗ!

И добавил полузадушенным от ненависти голосом, обращаясь к по-прежнему безучастному Чикатило:

— Жаль пристрелить