это может понравиться?

А вот Ирине нравилось. Нравилось, что вокруг кипит жизнь, что она нужна, что без нее, дежурного офицера, ничего не решается и не делается.

Она сидела за столом в «аквариуме», заполняла журнал. На столе стояли телефоны, за стеклянным барьером с надписью «Дежурная часть» топтались несколько посетителей. Помощник дежурного, молодой лейтенант с такой же, как у Овсянниковой, красной повязкой на рукаве о чем-то разговаривал с одним из посетителей.

Зазвонил телефон. Овсянникова, не отрываясь от журнала, свободной рукой сняла трубку.

— Дежурная часть. Старший лейтенант Овсянникова.

— Здравствуйте, это из ресторана «Балканы» вас беспокоят, администратор, — забился в трубке звучный баритон. — Тут такое дело… У нас клиент напился…

— Звоните ноль-два, приедет наряд, — несколько удивившись — уж администратор «центрового» ресторана должен был знать такие вещи, — сказала старший лейтенант.

Но оказалось, что администратор все знал и позвонил в дежурку не случайно.

— Понимаете… — пророкотал баритон, — он корочку показал. Капитан милиции.

Овсянникова отодвинула журнал, отложила ручку.

— Дебоширит?

— Если бы… — вздохнул в трубке администратор. — Он стихи читает с эстрады. Про любовь. Час уже! Ансамблю играть не дает.

Ирина на мгновение замерла с трубкой у уха, нахмурилась, потом спросила, уже зная ответ:

— А фамилия этого капитана случайно не Витвицкий?

* * * 

Чикатило шел по залу ожидания автовокзала. На сиденьях, выстроенных рядами, кое-где сидели одинокие пассажиры. Зал был погружен в полумрак, горели редкие лампы.

У билетных касс стояла женщина с подпитым лицом, у нее были ярко накрашены губы и подведены глаза. Она копалась в сумочке, хотя касса давно закрылась.

На дальнем ряду сидений устроился Ахметов, внимательно наблюдая за мужчиной в плаще и шляпе. Тот не видел его, он искал, напряженно искал в полумраке ночного автовокзала одну из вечно ошивающихся здесь женщин-пьянчужек, которые согласны за три рубля, а иногда и за рубль быстренько обслужить небрезгливого мужчину.

Наконец, нашарив взглядом женщину у кассы, Чикатило подошел к ней. Договорились они быстро, и спустя несколько секунд пара пошла в угол зала ожидания, к закрытому ларьку с броской надписью «СОЮЗПЕЧАТЬ».

Чикатило сел в кресло так, чтобы со стороны зала его было видно со спины. Перед ним находилось темное окно-витрина, за которым раскинулась бесконечная ночь. Женщина опустилась перед Чикатило на корточки, расстегнула ему ширинку. На лице ее возникла смесь брезгливости и жалости.

— Это че? Вялого мусолить? — хрипло спросила она.

Клиент молчал, глядел в ночь. Там, в большом стекле, было видно их мутное отражение — женщина на корточках перед сидящим мужчиной. Пьянчужка, не дождавшись ответа, вздохнула, наклонила голову, взяла член в рот и начала сосать с нарочито чавкающим звуком.

Ахметов издали наблюдал за ними, морщась от омерзения. Остальные пассажиры в зале дремали, ничего не замечая. Не выдержав, молодой милиционер отвел взгляд. На сиденье позади него, спина к спине, сел неслышно подошедший капитан.

— Я в буфете был, — сказал он, протягивая Ахметову сверток коричневой бумаги с проступающими жирными пятнами. — На вот.

Ахметов принял сверток, развернул — внутри оказалась пара сморщенных пирожков. Переведя взгляд на Чикатило и проститутку, делающую ему минет, Ахметов решительно вернул сверток.

— Спасибо, товарищ капитан. Я не голодный.

— Ешь давай. Кто знает, сколько нам здесь еще куковать, — капитан был напорист.

Ахметов без энтузиазма взял пирожок, откусил, начал жевать.

— Как наш приятель? — спросил капитан. — Нашел, кого искал?

Ахметов хотел ответить, но не успел. Женщина, ублажавшая Чикатило, вдруг резко поднялась с корточек и громко, нетрезво, крикнула на весь зал ожидания:

— Да пошел ты! Импотент несчастный!

Она развернулась и, пошатываясь, пошла по проходу. Чикатило поднялся, попытался догнать ее, но с расстегнутыми брюками это оказалось затруднительно.

Пьянчужка, пройдя половину зала, обернулась и снова крикнула:

— Импотент!

Мужчина сел обратно, завозился со штанами. Несколько пассажиров проснулись, пооглядывались, не понимая, что происходит, но вскоре успокоились и снова погрузились в сон.

— Задержать? — кивнув на уходящую, спросил Ахметов.

— Шмару? Да на кой она нам? — капитан пожал плечами. — Сидим и не отсвечиваем.

Произошедшее, судя по всему, произвело на Чикатило серьезное впечатление. Он сидел ссутулившись, опустив плечи и обхватив голову руками.

— Товарищ капитан, может, это не он? — спросил Ахметов.

— Ахметов, мы его весь день пасли. Ты сам все видел. Нормальные люди так себя не ведут. Он это, — убежденно сказал капитан.

Чикатило сидел все в той же трагической позе. За окнами автовокзала занимался рассвет.

* * *

Овсянникова вошла в полупустой зал ресторана и сразу увидела Витвицкого. Он стоял на эстраде среди инструментов, с бокалом вина в руке, заметно пьяный, другой рукой придерживал микрофон — или скорее держался за него, чтобы не упасть. У барной стойки собрались официантки в белых передничках, женщина-администратор с высокой прической и пара поваров в белых халатах.

Витвицкий, завывая как настоящий поэт и дирижируя бокалом, читал стихи:

Мне верить хочется, что сердце не игрушка,

Сломать его едва ли можно вдруг!

Мне верить хочется, что чистый этот пламень,

Который в глубине ее горит,

Всю боль свою один переболит

И перетопит самый тяжкий камень!

Овсянникову, облаченную в форму, с кобурой на боку, стали замечать. Официантки зашушукались, музыканты у эстрады переглядывались, кто-то из солидарности даже попытался обратить внимание Витвицкого, мол, парень, шухер, менты. Но пьяному капитану все было нипочем. Со слезами на глазах он вдохновенно продолжал читать:

И пусть черты ее нехороши

И нечем ей прельстить воображенье, —

Младенческая грация души

Уже сквозит в любом ее движенье.

А если это так, то что есть красота

И почему ее обожествляют люди?

Сосуд она, в котором пустота,

Или огонь, мерцающий в сосуде?[5]

Закончив стихотворение, Витвицкий сделал глоток из бокала. Официантки зааплодировали. Из-за дальнего столика раздался мужской голос:

— Друг, давай Есенина!

Капитан собрался с мыслями, осушил бокал, не глядя поставил его на синтезатор. Бокал упал, его подхватил один из музыкантов, а Витвицкий уже читал Есенина, с надрывом выкрикивая в микрофон:

Вы помните,

Вы все, конечно, помните,

Как я стоял,

Приблизившись к стене,

Взволнованно ходили вы по комнате

И что-то резкое

В лицо бросали мне.

Вы говорили:

Нам пора расстаться,

Что вас измучила

Моя шальная жизнь…

Овсянникова решила, что пора заканчивать этот поэтический вечер, и с сердитым лицом двинулась к эстраде. Витвицкий, не видя