скользок и не узок, чтобы смущать ум тех, кто приходит по нему [как в случае с Эвбеей], и население города не разрастается и не выходит из берегов, чтобы защитить себя [как в Фивах], – тогда почему вы все еще киваете и спите, а не встанете и не поспешите к нам на защиту, милостью Божией имея такую возможность?

Разве вы не защитники земель, находящихся под римской властью, и Афин в том числе? Если вы не обязаны помогать ради нас или ради Афин, как былой родины мудрости, которая, вполне вероятно, будет вычеркнута из списка эллинских городов, то даже в этом случае, как смотрители государственных доходов и управляющие счетоводами, неужели вы не протянете руку Афинам, уже тонущим в трясине крайне необходимых налогов?

Но чтобы не показалось, что мы жалуемся праздно, прошу вас, просто пересчитайте сборщиков налогов, строителей трирем, сборщиков корабельного налога Стириона и других корабельных податей, а еще и сборщиков налогов на очаг, на наследство, квартирмейстеров претора; подсчитайте стоимость самого визита претора, неумеренной пищи, ущерба, официальных подарков, скота, конфискованного для его поездки, или, скорее, следует говорить об откровенной продаже под предлогом экспроприации. Вдобавок еще требуют контрибуцию, недавно введенную вестиаритом вместе с его напыщенным и высокомерным коллегой. И не говорите мне, что так повсюду, а узнайте о наших страданиях, потому что лишь мы одни из всех платим такие налоги, как налог Стириона на строительство кораблей, и несем бремя, более тяжелое, чем другие в других местах, не говоря уже о большом налоге на землю и постоянных пиратских грабежах.

Разве не потрясены ваши человеколюбивые души услышанным? Но если только слушание приводит к потрясению, то каково страдать от всего этого? Но если вы избавите нас – тех, кто уже истощен и ищет спасения, и пощадите Афины как римские владения, которые уже разрушены больше, чем когда-либо раньше, вы совершите акт милосердия, не причиняя вреда государству. Какой доход от Афин идет от претора? Очевидно, вообще никакого! Тогда почему же на нас наложили штраф в размере почти десяти фунтов [золота], что равносильно быть уничтоженными и раздавленными много-много раз? Почему он уступает в хрисовуле Фивам и не выплачиваются деньги морякам, а от нас, зарегистрированных по приказу, требуют поставлять определенное количество моряков и не только платить установленный налог, но и все, что ни потребуют ужасные сборщики корабельных податей, которые презирают ваши имперские указы? Но я отвлекся на долгий разговор, в который меня втянули бесконечные проблемы. Так что я умолкаю. Пусть Фома отчитается и привезет какую-то помощь или не приедет, но тогда прошу уведомить меня об этом, чтобы мы тоже могли уехать куда-нибудь. Да хранит вас Господь на многие лета. С вами Пресвятая Богородица».

Следствием Гипомнестикона и прошений Михаила, по-видимому, стал приезд в Афины в 1199 г. логофета Василия Каматира. Митрополит обратился к нему с хвалебной приветственной речью, в которой подчеркнул достоинства императора, разносторонний опыт Василия и трудности стоящей перед ним задачи. Он сослался на тот факт, что нынешний претор не смог попасть в Фивы и Эвбею, очевидно, из-за решительно настроенных жителей в одном случае и узкого моста (уже упомянутого) – в другом; его не принял даже Аулис (древнегреческий город в Беотии. – Пер.), после чего он оказался в беспомощных Афинах. Итоги визита логофета невозможно оценить, так как в письмах Михаила об этом ни слова. Но митрополит и его город находились на грани более серьезных проблем, чем те, что были вызваны алчностью официальных лиц.

В 1201 г. вторжение в Фессалию Хрисоса и Мануила Каматира вызвало революцию на Пелопоннесе, которая пошатнула власть столицы к югу от Коринфского перешейка. В Спарте захватил власть Лев Хамарит, в то время как Монемвасия была в смятении от ссор трех семей архонтов – Мамонов, Евдомоноиоаннов и Софианов. В Нафплионе главным противником имперской власти был Лев Сгур, который унаследовал от отца свою должность. До того самого времени, когда появился Гипомнестикон, он оставался на службе и помогал претору в Афинах в сборе налогов. Однако, как только Камица показал, как нужно действовать, он понял, что настал его час, и захватил Аргос и Коринф, получив контроль над жизненно важным перешейком. В ответ на этот вызов Алексей III послал Михаила Стрифна в Элладу, очевидно, зимой 1201/02 г., в то время как сам он вел войну с Хрисосом и Камицей. Великий дука поехал в Афины вместе со своей женой, для того чтобы поклониться прославленной обители Богоматери на горе Афон, и устранить источники

бед города. Михаил Хониат принял его с обычной речью с целью вызвать жалость к Афинам и желание следовать примеру былым благодетелям города, ведь у Стрифна были широкие полномочия – положить конец бунтам и установить согласие на территории от Фракии до Пелопоннеса. Подобно Гераклу, по словам Михаила, он убьет драконов и, подобно Аристиду, восстановит города; но надежды митрополита были обречены на разочарование.

Стрифн ничего не сделал, и власть Сгура сохранилась. Не терпя никаких соперников, последний, видимо, разделался с епископом Аргоса, а позднее пригласил митрополита Коринфского на обед, ослепил его и сбросил его с Акрокоринфа (крепость, расположенная над Коринфом. – Пер.) умирать. Страшась такой же участи, Михаил Хониат написал Феодору Эйреникосу и Константину Торнику в надежде получить от них помощь. Он заявил, что Сгур уже ведет морскую войну с Афинами – факт, который наводит на мысль, что мятежник вступил в союз с пиратами Этины и Саламина. Эти мольбы ни к чему не привели, и поэтому приблизительно в 1202 г. Михаил совершил короткую и бесплодную поездку в Константинополь. Когда он вернулся, то обнаружил, что связь между Афинами и сборщиком налогов Сергием Колибасом в Фивах прервана; притон разбойников на перешейке расширяет свою власть на север. Перед Четвертым крестовым походом Афины оказались под прямой угрозой, исходившей от Сгура. Алексей III позволил магнатам делать в провинциях все, что им вздумается, и результатом этой политики стал крах императорской власти на Пелопоннесе.

Налогообложение всегда было предметом раздумий Михаила Хониата. Из двух его главных видов обычный земельный налог вызывал у него наименьшую озабоченность, хотя он возражал против того, что он не взимается по одной и той же ставке везде: по его утверждению, некоторые регионы благодаря императорскому или преторианскому освобождению или даже использованию вооруженной силы полностью уходили от налогообложения. И в Гипомнестиконе он протестует против того, что наиболее отдаленная часть Эллады (Пелопоннес) избегает налогообложения. Более весомыми были чрезмерные налоги, взимаемые со специальной целью, как «немецкий налог» в 1197 г., вся тяжесть которого пала