от генерального сражения, а вместо этого наносить максимальный урон врагу. Из всех перечисленных полководцев только Хумн имел мужество выступить против норманнов, но лишь солдаты родом из Фессалоник непременно хотели сразиться с врагом. В этот решающий момент Давид Комнин наконец дал согласие на совершение вылазки из города, но приказал запереть ворота за спинами отряда. Латиняне позднее признали, что это нападение подвергло серьезной опасности их суда и арсенал, но в жестоком сражении на два фронта они отбили войска Хумна и вынудили отряд, совершивший вылазку, вернуться за стены города. Последняя попытка спасти Фессалоники была сделана, когда Иоанн Маврозом севаст прибыл с армией с Пелопоннеса, чтобы и заработать репутацию в глазах Андроника, и спасти город; он вступил в него и дал благоразумный совет, который Давид Комнин отказался принимать во внимание.

Норманны не страдали от нехватки помощи изнутри города. С башни на стене неподалеку от иноземного квартала двое братьев из Иллирии сигналами передавали информацию и подбадривали врага; позднее они присоединились к норманнам, грабившим город. Незадолго до падения города в нем видели Феофана Пробата – грека, который служил проводником норманнской армии из Дураццо в Фессалоники, где он, вероятно, вступил в контакт с недовольными элементами. Германские наемники в гарнизоне были потенциальными изменниками: делегация их лидеров открыто разговаривала с врагами у западных ворот. На заре перед захватом города греческий рыбак случайно повстречал пятерых германцев, ведущих тайный разговор, которые немедленно попытались его убить, очевидно, потому, что сказанное ими могло их скомпрометировать. Слухи о готовящемся предательстве распространились по городу, так что в ночь, предшествующую решающему нападению, измученный гарнизон пал духом и не выставил охранения на восточной стене.

В ночь на 23 августа подготовка к подрыву была закончена. Когда минеры убежали, после того как подожгли за собой подпорки, громовой взрыв сигнализировал об обрушении части стены, уже и так поврежденной камнями с катапульт. На заре 24 августа норманны увидели брешь, которую им удалось проделать. На кучу обломков первым взобрался один из членов команды пирата Сифантоса, который победно размахивал копьем. Немногие византийцы, пытавшиеся обороняться, были сметены. И хотя Давид Комнин однажды похвастался, что мог бы удерживать такую брешь сорок дней стеной оружия, он бежал при первом взгляде на врага и в панике оставил открытыми восточные ворота, через которые в город вошли еще больше норманнов. В своем поспешном бегстве по улицам города к акрополю Давид привлек к себе внимание многочисленных византийцев, которые последовали за ним в надежде укрыться где-то, но, как только он очутился внутри акрополя, он приказал опустить за собой решетку, под которой погибли несколько несчастных; и еще сотни людей погибли, задохнувшись при попытке протиснуться в узкий вход. Давид видел тщетность сопротивления и сдался сам, сдал Маврозома и акрополь норманнам.

У норманнской армии появилась возможность полностью продемонстрировать свои жестокость и варварство при грабеже города, который начался немедленно. Об ужасах первого дня, зафиксированных митрополитом Евстафием, едва ли можно рассказывать; если некоторые из изложенных им эпизодов и были преувеличены, то правда, безусловно, была не менее ужасной. Ворвавшись в город, солдаты убивали всех мужчин, которых только находили, останавливаясь только для того, чтобы отнять у них все ценное. Улицы были покрыты таким плотным слоем тел, что трудно было не наступать на них. Жен, девушек и монахинь убивали или насиловали; детей убивали на глазах их родителей; беременным женщинам вспарывали животы. В церквях, где многие искали убежища, сотни людей задохнулись в давке насмерть, а еще больше были умышленно убиты латинянами, которые не проявляли уважения к религиозному святилищу. Начались пожары, которые укутали весь город дымом на много дней.

Большинство норманнов больше интересовал грабеж, нежели убийства; трупы и церкви в равной степени были их добычей. Они вскрыли гробницу покровителя города святого Димитрия и забрали венец святого и одну из его ступней, пока какой-то сицилийский офицер не остановил их. Сифантосу были хорошо знакомы такие сцены; он собрал свои трофеи и пленников на ипподроме, где оглядел их, сидя в седле. Среди его самых ценных пленников были Маврозом и митрополит Евстафий. Норманнские солдаты искали главным образом драгоценные металлы и ювелирные украшения, а во вторую очередь – железные кольца, гвозди, кинжалы и наконечники для стрел. Они продавали такие византийские предметы роскоши, как книги, ценные ткани, парфюмерию, лекарства и красители уличным торговцам лишь за долю их стоимости. Но даже маркитанты не могли принять такое большое количество товаров, которое появилось в результате разграбления города, и на улицах лежали груды добра, к которому уже никто не проявлял внимания.

Ближе к вечеру норманнские главнокомандующие – граф Балдуин и граф Ришар Ачерра в какой-то степени восстановили порядок, и до конца норманнской оккупации в ноябре их войска поддерживали дисциплину днем. Теперь граф Балдуин взял управление городом в свои руки. Имея дело с завоеванным населением, он вел переговоры с Евстафием, который какое-то время содержался как пленник на корабле Сифантоса, а затем был отпущен на свободу. Митрополит немедленно возглавил жителей Фессалоник и вместе со своими подчиненными прикладывал усилия к тому, чтобы облегчить бедственное положение своей паствы. Евстафий пишет, что не гнушался лестью, какой бы низкой она ни была, чтобы добиться расположения графа Балдуина, и в какой-то мере добился немалых успехов: «…мы не спасовали перед этим человеком и, стоя непоколебимо, добились от него клятвы в том, что побежденным больше не придется страшиться быть убитыми или повешенными. И с того времени нас оставили в покое, насколько это было возможно. Но полностью это было невозможно среди латинян, так ненавидевших греков». Граф Балдуин проявил по своей прихоти щедрость: возместил урон, нанесенный гробнице святого Димитрия, и отослал Евстафию книги, серебряные канделябры, иконы и другие церковные ценности, большая часть которых не представляла для него интереса. Некоторые другие латиняне тоже делали пожертвования для облегчения положения несчастных горожан.

Против Евстафия выступила группа экстремистски настроенных норманнских рыцарей, которые были сторонниками жесткой политики в отношении византийцев. Они проклинали себя за то, что не перебили всех жителей города в день его разграбления, и, помимо всего прочего, говорили: «Зачем нужны головы на таких телах?», «Их кровь не может смешиваться с нашей» и «Надо спросить разрешения у короля, и тогда всем им не жить, а латиняне поселятся здесь, и все будет отлично». Удивительно, что Евстафий хотя бы отчасти справился с этими разжигателями ненависти.

На время оккупации норманны поселились в городских домах: военачальники – в главных особняках, а каждое армейское подразделение разместилось в отдельном доме. Уцелевшим византийцам пришлось