Всѣ съ любопытствомъ осматривали Софью Николаевну, потомъ толпа двинулась, предводительствуемая опять двумя старухами съ плачущимъ и смѣющимся лицомъ.

Онѣ пожелали получить ручку Софьи Николаевны и начали изъявлять ей свою любовь и радость, что она пожаловала въ добромъ здоровьѣ.

— А вамъ здѣсь, я думаю, холодно? — спросила она нхъ, и получила отвѣтъ что дѣйствительно изъ сѣней страшно дуетъ, и изъ подвала тоже; а въ подвалъ ходъ тутъ же изъ дѣвичьей. Софья Николаевна разспросила ихъ: какое онѣ получали жалованье и содержаніе. Оказалось, что онѣ получали въ годъ по ситцевому платью и деревенскаго холста 20 аршинъ, а на прочее, какъ-то на башмаки и другія вещи, имъ ничего барыня не выдавала.

Борису стыдно стало за бабиньку. Ѳедоръ Петровичъ переписалъ всѣхъ старухъ и всю дворню, и перетолковалъ съ Софьей Николаевной и съ Борисомъ, кому какое назначить содержаніе.

Онъ остался обѣдать. Обѣдали наверху, а послѣ опять начались толки о дѣлахъ. Борисъ передалъ ему деньги, полученныя отъ бабушки, и попросилъ взять къ себѣ вмѣстѣ съ остальными билетами и серіями, которые лежали въ бюро.

— Смотрите, — говорилъ ему Лапинъ, собираясь домой… — я у васъ денежки-то возьму, да и былъ таковъ.

Вечеръ провели къ комнатѣ Софьи Николаевны. Борисъ еще не привыкъ къ мысли, что ему надо будетъ сидѣть внизу, въ спальнѣ отца, и проводить тамъ по цѣлымъ часамъ.

Софья Николаевна разспрашивала все Машу объ урокахъ, о томъ, что она любитъ, играетъ ли она въ куклы, бываетъ ли ей скучно одной.

Маша была чрезвычайно мила, вспоминала разныя подробности изъ грустной жизни большаго дома, говорила больше про своего Борю, чѣмъ про себя… и подъ конецъ объявила, что она — «недурная дѣвочка», и что если ее бабушка и посекала, «такъ совершенно понапрасну, и Богъ ее за это накажетъ.»

Послѣ ужина Маша ушла, сказавъ теткѣ, что она ее совершенно не боится, и чему бы тетка ни стала ее учить, она все вытерпитъ, потому-что: «тетя того заслуживаетъ».

XV.

Борисъ и Софья Николаевна опять остались вдвоемъ. Странно чувствовалъ онъ себя въ этой комнатѣ. Въ ней стоялъ совсѣмъ другой воздухъ; она ему казалась новымъ мѣстомъ, гдѣ все вызывало интересъ и получало такую привлекательность, какой прежде не было.

— Ты, можетъ быть, усталъ? — спросила его Софья Николаевна — лягъ нынче пораньше.

Опа говорила съ нимъ такимъ задушевнымъ тономъ, точно будто онъ выросъ на ея рукахъ. Онъ самъ просилъ ее бросить церемонное вы… А между тѣмъ ты звучало странно, оно волновало его; оно его даже страшило. Но еслибъ Софья Николаевна перешла опять на вы, ему стало бы непріятно.

— Нѣтъ, тетя, — поспѣшилъ отвѣтить Борнсъ — напротивъ, мнѣ совсѣмъ не хочется спать. Если я вамъ мѣшаю, прогоните меня внизъ.

— Да я развѣ бы стала съ тобой стѣсняться? И со мной ты, пожалуйста… попроще… забудь мой титулъ… ми друзья, и ничего больше. — Она уютно усѣлась въ углу дивана… — Садись вот тутъ. Насъ судьба свела, значитъ, недаромъ… — проговорила она послѣ маленькой паузы. И могла ли я когда-нибудь думать, что попаду въ такую жизнь и буду здѣсь?… никогда, никогда…

— Отчего же? — спросилъ Борисъ.

— Какъ отчего? Да отъ всего, — отвѣтила Софья Николаевна и грустно улыбнулась… — Во-первыхъ, оттого, что я была замужемъ за твоимъ дядей… — Она опустила голову, немного помолчала и потомъ вдругъ взглянула на Бориса. Нѣсколько секундъ смотрѣла она на него и тихо проговорила:

— Ты помнишь Александра?

— Какъ же, тетя, не помнить, когда онъ былъ здѣсь года два тому назадъ… Да и въ первый разъ, какъ онъ пріѣзжалъ… его лицo…такь врѣзалось мнѣ въ память… Онъ меня, кажется, полюбилъ.. — прибавилъ Борисъ.

— Да… онъ говорилъ о тебѣ… Но ты совсѣмъ его не зналъ, мало слышалъ о немъ.

— Очень мало. У насъ все было скрыто. Только въ послѣднее время отецъ разсказывалъ…

— Что?

Борисъ немножко помолчалъ.

— Что онъ пріѣзжалъ просить у бабушки позволения.

— Жениться на мнѣ, — добавила Софья Николаевна — и она его прокляла. Я уже тебѣ сказала, кажется, вчера, что Александръ не долженъ былъ встрѣчаться со мной. Я окончательно доконала его жизнь.

— Что вы, тетя? — проговорилъ Борисъ, взглянувъ на Софью Николаевну во всѣ глаза.

— Да, дорогой мой… жизнь сложилась такъ… Еслибъ ты былъ немножко постарше, ты бы, пожалуй, подумалъ, что я рисуюсь.

Борисъ сдѣлалъ движеніе.

— Да, да, непремѣнно бы подумалъ; но, къ счастью, ты молодъ и съ тобой можно говорить такъ же, какъ съ своей совѣстью.

Борисъ все продолжалъ смотрѣть на Софью Николаевну. Она казалась совершенно спокойною и точно говорила самой себѣ. Ему, въ первый еще разъ, приводилось слышать, чтобъ кто-нибудь съ такой простотой высказывалъ такія задушевный вещи.

— Хорошій человѣкъ былъ твой дядя Александръ, — продолжала она — я никогда не встрѣчала человѣка честнѣе… за то и страннѣе не встрѣчала. Послушай, тебѣ должно быть очень тяжело, что до-сихъ-поръ около тебя была какая-то тайна?…

Софья Николаевна попала на чувствительное мѣсто.

— Да, тетенька, — заговорилъ Борисъ: — не мало я думалъ о прошедшемъ; только не у кого мнѣ было спрашивать… Въ послѣдніе дни отецъ былъ со мной откровененъ… но ему не хотѣлось высказываться; ему тяжело было… онъ только повторялъ: «послѣ все узнаешь, не вини меня».

— И не вини его, — сказала Софья Николаевна и протянула ему руку… — Люди никогда ни въ чемъ невиноваты: виновато время, и натуры наши, и прошедшее…

Да вотъ тебѣ, чего же лучше: дядя твои прожилъ свой вѣкъ дико, безполезно, губительно для себя, и былъ все-таки прекрасный человѣкъ.

Бориса охватило желаніе узнать все и, главное, побольше о ней самой, даже больше, чѣмъ объ отцѣ и дядѣ. Онъ ясно видѣлъ, что она говоритъ о покойномъ мужѣ не такъ, какъ бы можно было ожидать отъ молодой женщины, которая страстно любила его. Что-то ему шептало, что тутъ кроются какія-нибудь особыя отношенія.

— Отчего дядя никогда не жилъ здѣсь? — спросилъ Борисъ.

— Оттого, мой другъ, что… — и она вдругъ остановилась.

— Что же вы не продолжаете, тетя, развѣ вы находите, что я не долженъ знать?…

— Вотъ что, голубчикъ мой… Я вижу, ты не ребенокъ, и скрывать отъ тебя нечего… Для того только, чтобъ быть съ тобой свободно и просто, я бы коснулась всѣхъ тяжелыхъ и щекотливыхъ вопросовъ… но я невольно остановилась; мнѣ показалось вдругъ, что ты можешь мнѣ и не вѣрить, и тогда это было бы очень, очень дурно.

— Что вы, тетя, полноте, какъ вамъ не стыдно, вдругъ заговорилъ Борисъ, цѣлуя ея