Майкл Томас Басс (1799–1884), влиятельный парламентарий и владелец на тот момент крупнейшей в мире пивоварни, окружал себя знаменитостями, подобными Диккенсу, и начал политическую кампанию по ограничению уличной музыки. Басс написал 120-страничную книгу, в которой опубликовал некоторые полученные им письма. «Протест против уличного шума – это не вопрос индивидуальных пристрастий, – полагал некий Марк Лемон. – Речь идет прежде всего о прогрессе, достижимом путем честного труда и смягчения тяжких душевных страданий»[246]. В центре всего труда стояло открытое письмо, в котором Чарльз Диккенс жаловался на музыкантов от имени 27 видных деятелей эпохи. Мужи, «способствующие мирному и благому существованию человечества, сами не могут жить спокойно, поскольку уличные музыканты ежедневно мешают им и докучают, пока не доведут до изнеможения, практически до безумия». Сами же виновники беспокойства – не более чем «бесцеремонные типы, которые играют на громких по природе своей инструментах – оглушительно барабанят, гремят литаврами, терзают струны своей дикарской лютни или скрипучую визгливую шарманку», не забудем также «несносных скрипачей и завывателей баллад»[247]. Начались дебаты, по итогам которых британский парламент издал знаменитый Закон о столичной полиции (Metropolitan Police Act) от 25 июля 1864 г., согласно которому уличные музыканты подлежали наказанию за свою деятельность: их ждал штраф на сумму до 40 шиллингов или заключение на срок до трех суток. Численность артистов резко снизилась. Для борцов с шумом XIX в. это был один из немногих успехов.

Шум, поднятый из-за шума, постепенно переходил в плоскость социальных проблем. Интеллектуалы и респектабельные горожане чувствовали угрозу не только со стороны уличной суматохи, но также со стороны городских низов и мигрантов. Мастерские на задних дворах, кричащие уличные торговцы, гуляющие рабочие, мускулистые мужланы создавали много шума и с удовольствием использовали его в качестве оружия против тех, кто имел образование и стоял выше по социальной лестнице. Многие интеллектуалы считали, что ответственность за фабричный шум тоже лежит на рабочих. Им даже в голову не приходило, что подлинными виновниками являются предприниматели. В протест против шума примешивалось все больше страха перед новым, чужеродным, а также перед рабочими, которые требовали учитывать их голос в решении общественных дел.

https://youtu.be/6HzVi-TWekw?si=sudk4XXX2zLMM0_V

26. Сомнительный инструмент

Шарманка и уличные музыканты, XIX в.

Математик Чарльз Бэббидж (1791–1881) вошел в историю благодаря изобретению аналитической машины Analytical Engine, предшественницы современного компьютера. Однако в настоящее время он больше известен своей борьбой с шумом – прежде всего с шарманками, звуки которых доводили его до белого каления. Более 12 лет он препирался с шарманщиками, бродячими музыкантами и местными властями, чтобы остановить поток ненавистных звуков. В конце концов Бэббидж решил пойти на хитрость и скупить все шарманки, чтобы обрести покой. Однако его перехитрили. Прознав о замысле Бэббиджа, шарманщики стали стекаться к его дому, чтобы продать свои старые инструменты как можно дороже. Математик посвятил этим своим мучителям целую главу мемуаров. «У занятых делом людей уличная музыка отнимает время, а музыкальных приводит в ярость, поскольку она невыносимо дурна», – писал он в 1864 г.[248]. Он приводит список «разрешенных государством орудий пытки», которые особенно его раздражают: шарманки, духовые оркестры, фидлы, арфы, спинеты, флажолеты, литавры, волынки, дудочки, барабаны и трубы. К этому перечню он добавляет человеческий голос в самых разнообразных формах, особенно «расхваливание товаров, религиозное хныканье и псалмопение»[249].

«Подобная музыка, – жалуется Бэббидж, – часто беспокоила меня после одиннадцати и даже после двенадцати часов ночи. Однажды целый духовой оркестр играл пять часов кряду, лишь с небольшими перерывами»[250]. Какого накала достигала борьба ученого с шумом, показывает то, что иногда он натравливал на музыкантов полицию и подавал на них в суд. «Один из них, невероятно упрямый и навязчивый тип с шарманкой, однажды дал мне неверный адрес. После того как я добыл настоящий, его около 14 дней разыскивала полиция, но не нашла. Его патрон, узнав о розысках, отправил его путешествовать по стране. Однажды у самой границы я встретил одного из тех молодчиков, которых частенько выпроваживал со своей собственной улицы»[251].

Ожесточение, с которым математик выступал против шума, сделало его притчей во языцех – и целью намеренных акустических атак. Музыканты с женами и детьми забавлялись тем, что начинали преследовать измотанного ученого, стоило ему выйти за порог. Неизвестные подбрасывали к его двери дохлых кошек, били окна, угрожали ему смертью. Время от времени они прибегали к самому страшному своему оружию: приходили к его дому с трубами и литаврами и шумели что было сил.

Другая трагическая фигура в истории шума – шотландский писатель и историк Томас Карлейль (1795–1881). Он получил прекрасное образование и бегло говорил по-немецки. Этот умный и утонченный викторианец состоял в переписке с Гёте и перевел на английский язык многие его сочинения. Он был автором нашумевших биографий Оливера Кромвеля и Фридриха Великого, а также самого, пожалуй, известного сочинения о Французской революции. Однако многим он запомнился прежде всего своей отчаянной и бессмысленной борьбой с шумом своей эпохи, в ходе которой он сделал несчастными тех, кого больше всего любил.

Многочисленные письма свидетельствуют, что Карлейль сильно страдал от окружающего шума. Игра соседки на пианино, крик петуха, лай собак, стук и скрип упряжек и конок, уличные музыканты – все это становилось причиной беспокойных дней, бессонных ночей и проблем со здоровьем. В отчаянии он писал 2 октября 1843 г. своей жене Джейн Уэлш, что «в этом проклятом шуме невозможно писать ни жизнь Кромвеля, ни какую бы то ни было другую книгу»[252]. Джейн тоже расстраивалась – из-за мужа и из-за того, что раздражающий шум опять отравит ему весь день.

Карлейль обрушивался на музыкантов с громкой бранью, ссорился с соседями и вчинял людям иски о нарушении общественного порядка. Его жена помогала ему, обеспечивала надежный тыл и, как могла, ограждала его от шума окружающих. Она писала письма музыкальной соседке, а «беспокойным Ронки» заплатила пять фунтов, с тем чтобы они избавились от своего петуха и попугая ара. Она была замужем за Томасом Карлейлем 40 лет, и их совместная жизнь была отнюдь не идиллической. Вообще Джейн Уэлш Карлейль была состоявшейся личностью. Она держала известный салон в лондонском Челси, в который были вхожи такие знаменитости, как Чарльз Диккенс и Фридерик Шопен. Однако располагался он не в роскошном особняке, а в типичном английском секционном доме, где соседей разделяла лишь тонкая стена.

О шарманщиках, особенно ему ненавистных, Карлейль писал 8 февраля 1853 г. своей сестре Джин: