— Пош-шёл ты!

Витька семенит рядом. Он чувствует себя некомфортно. Вдруг, да откажут от пирожков? Растерянно смотрит по сторонам, ищет подсказку. Наконец, забегает спиною вперёд, чтобы задобрить меня комплиментом:

— Ну, ты, Санёк, с бабами!!! Я так не могу!

Кубань — равнинная речка, намного спокойнее и шире нашей Лабы. Когда схлынет летнее половодье, она щедро делится руслом с наносными зелёными островками. Оно ведь как? — несло по течению веточку, да зацепило за шальную корягу. Пробовала от неё оторваться, да не смогла, жидкою грязью сначала слепило, потом засыпало. Хоть и хочется на волю, а всё! Надо угомониться пустить корни, отрастить крону и кланяться солнцу. А вы говорите, откуда в реке груши да яблоки?

Под Заречным мостом (это он так по имени ближайшего хутора называется) таких островков сразу два. Там и там местные пацаны. Тягают на удочки галавчиков, чернопузов, прочую рыбную мелочь типа пескаря с краснопёркой. На их молчаливую суету внимательно смотрит Киричек, брезгливо отстранив руки от закопченных перил.

Это в прошлом июне бригада «Мосфильма» здесь куролесила. Снимали огневой эпизод из фильма «Железный поток». Как отряды красноармейцев прорвали кольцо окружения и ушли из станицы по этому вот мосту, в самый нужный момент его запалив. Сзади нас те самые тополя, впереди глинистый склон, по которому статисты с винтовками съезжали на задницах. А там, где автобус стоит, бегал артист Николай Трофимов и спрашивал: «Где моя рота?»

Мой будущий свидетель смотрит будто бы вниз, а наезжает на нас:

— Что, гандрюшата, вязы хронометру ещё не скрутили?

— Разве можно? — уважительно шепчет Витёк. — Вот они, за пазухой, тикают, — и локтем меня бок, — а это кто?

— Как — говорю, — кто? Это поэт Александр Киричек…

Судя по возрасту, Сашка сейчас активно донашивает первую из семи своих жён, если считать лишь тех, с которыми будет расписан официально. Она у него работает корреспондентом «Ленинского знамени». Поэтому добавляю:

— Стихи Александра Васильевича часто печатают в нашей газете. А мама его живёт около нашей школы. Второй дом от угла.

— Читал он, как же, ага! — хмыкает будущий многожёнец и снова глядит вниз.

Я мог бы его посрамить, да не вижу смысла. А так Сашка поэт штучный. Иногда такое ввернёт, что диву даёшься, где выкопал? А ещё он любит родные места, как больше никто:

'Моя колхозная станица,

Без коленвала, без тягла,

Как ты сумела возродиться?

Как только выдюжить смогла⁈'

Последний раз я виделся с ним в доме, где когда-то жила его мать. Иду от врача, слышу во дворе стук. Глянул через забор — сидит. На коленях крыло от бежевой «Ауди», а он его молотком наяривает, типа рихтует.

Ого, думаю, жив курилка!

Он по железке: Бух, бух!

Я ему с улицы:

— Кто там?

Сашка в старости стал глуховат. С третьего раза еле услышал.

Посидели по-стариковски, помолчали вдвоём. Проводил он меня до калитки и говорит:

— Бать колотить, Санёк, семьдесят девять лет!

В этом времени нет случайных прохожих. Все кто есть, родом из моего детства. Они как пророческий сон, сбывшийся наяву. Хоть верь, хоть не верь. Жизнь это тоже мост. Идёшь по нему, многих не замечая. А ближе к концу оглянёшься — и холод в груди: где все, к кому ты привык, с которыми сталкивался, не уступая дороги? А их уже нет. Теперь кричи, не кричи «где моя рота?» — не обернётся никто…

Витька, кстати, тоже заметил следы былого пожара:

— Гля, — спрашивает, — а что это тут горело⁈ — вернее, не спрашивает, удивляется вслух.

Ага, так я тебе и сказал! «Железный поток» посвящён юбилею советского государства. Премьера в кинотеатрах только через пять месяцев. Что тут конкретно происходило, даже местные толком не знают, а ему и подавно знать не положено.

— Де-ду-шка-а!!!

Вдоль закопчённых перил с визгом проносится «контролёр», он же, «несносный ребёнок», а если точней — Димка. Оборванная с краю доска гулко шлёпает в такт барабанной дроби сандалий. Ещё мгновение — и затихает вдали:

— Я-зай-ца ви-и-де-ел!

Тоже любит своего деда!

— Витёк, — причалив к пляшущему плечу, резко пускаю в ход остриё правого локтя. — Там Тайка уже догоняет. Смотри, падла, только попробуй забыть, что ты внештатный корреспондент!

— Замётано! — таким же свистящим шёпотом отзывается он.

А вот и шаги. Всё ближе и ближе… пора! Будто бы продолжая давно начатый разговор, глубокомысленно изрекаю:

— Нет, Виктор! Поэзия это не средство массовой информации. Зачем рифмовать то, что понятней и проще изложить в прозе?

Тьфу, блин! Да это же Киричек!

Сашка в три шага удаляется от нас метра на два. Бросает через плечо:

— Сказились… математики хреновы…

Не успеваю плюнуть с досады, а за спиной:

— Виктор, Александр, подождите! — На этот раз точно она. — Я вот что хочу сказать: если писать так же правдиво, как первые четыре строки, в любом случае получится хорошо…

Так же наверно и командарм Кожух атаковал замешавшихся беляков. Тайка обхватила за плечи моего корефана, прикоснулась губами к его тёмно-кирпичной щеке — и, как пристяжная кобыла на крутом развороте тачанки — ни «до свидания», ни «пиши», а копытами по той же доске: шлёп, шлёп, шлёп…

— Крову ма-а-ть!!!

Нет, это было не ругательство, а перефраз. Новое толкование классики. Витька произнёс его с таким придыханием, будто бы из него вместе с последним словом вылетела душа. Стоит, падла, как истукан, глаза дурные-дурные и кончиками пальцев за тот поцелуй держится, чтобы не улетел. Уже из автобуса машут: «Вы что там, в штаны наложили?», а он, падла, ни с места.

Ничё, корефан. Буду жив, научу тебя играть на гитаре. Сядем с тобой на скамеечку