чайник. Киричек упал на диван:

— Ну, ты, старик, сказанул!

Это вот, словечко «старик» было в то время очень расхожим в узком литературном кругу. Сашка ляпнул его без задней мысли, как я до этого «в детстве». Получилось настолько комично, что из меня тоже, чуть было не выскочила сопля. Пришлось сделать вид, будто бы я обиделся и, закусив губу, отворачиваться к окну.

«Лесную сказку» я узнал по обложке. На блёкло-зелёном фоне тусклый осенний лес. А в нём маленький медвежонок. Поставил на землю корзину, присел на пятую точку и смотрит за верхний обрез рисунка. Вроде кого-то слушает.

Мне эта книга досталась в наследство от брата и часто бывала причиной наших громких раздоров. Когда взрослые были заняты, я приставал к нему:

— Почитай! Ну, пожалуйста, почитай!

Серёга стихов не любил и отнекивался, как мог, пока мамке не надоедало:

— А ну, прекращайте содом! Э, старшенький, тебе что, трудно заняться ребёнком?

Одержав промежуточную викторию, я удобно рассаживался на полу с намерением погрузиться в очередной сказочный мир. Но не тут-то было! Серёга читал по слогам, спотыкаясь на каждом слове:

— Сто… сто-ит… стоит… та… тай-га…

— А-а-а!!! — задыхаясь от негодования начинал голосить я, чтобы выдрать своё горлом. — Так нечестно! Я знаю, что ты умеешь!

Закрывалась «изба-читальня» всегда одинаково. Нас разводили по разным углам и ставили на колени:

— Не умеете дружно, побудьте полчасика врозь!

Так и остались в памяти несколько первых строк, да нехитрый сюжет, как обитатели леса спасали охотника, попавшего в ловчую яму, вырытую им же самим…

Смех за моей спиной то затихал, то разгорался с новою силой. Я изо всех сил старался абстрагироваться от него, но получалось плохо. Зубы ещё острые, губу до сукровицы искусал. Уже и пейзаж за окном надоел: булыжная мостовая, одиночная трамвайная линия с рельсами заподлицо…

— Я тоже все книжки помню, которые в детстве читал, — тихо сказал Беляков и опустил руку мне на плечо.

— И я, — подтвердил Сашка.

— Так говоришь, была. Куда же она подевалась?

— В контейнер не положили, когда уезжали с Камчатки. Мамка сказала, что обложка слишком потрёпана, — с грустью ответил я. — Там ещё много чего осталось…

— Напрасно она так. Потрёпанная обложка — первый признак хорошей книги, — снова вмешался Киричек, даже не задумываясь о том, что сделал Ивану тонкий и недвусмысленный комплимент. — Я вот, когда прихожу в библиотеку…

— Стоп, — перебил Беляков, — вы бы сначала сказали, о каком сборнике речь? Автору всегда интересно, где его книга куплена и у кого жила. Камчатка не ближний свет.

— Во-он та, — издали указал я, — нижняя полка слева, чёрный матерчатый корешок. «Лесная сказка». Точно такая по оформлению у меня и была.

— Чёрт побери! — удивился Иван. — Нет, братцы, как всё-таки здорово встретиться с настоящим читателем, который тебя знает по книгам, а книги по корешкам! Если ещё хоть строку процитируешь, я тебе последний экземпляр подарю!

— Не жалко? — спросил Киричек. — Это ж такой товарищ, что не заржавеет за ним…

— Пусть сначала прочтёт, а я посмотрю, жалко, или не жалко.

— С выражением?

— А как же ещё⁈ — в унисон гаркнули мужики.

— Стоит тайга дремучая —

Густой бескрайний лес.

Деревья там могучие

До самых до небес.

Здесь сосны,

Кедры,

Ёлочки…

Под инеем-снежком

Колючие иголочки

Сверкают серебром…

Вот такие слова. Наивные, неуклюжие, как тот медвежонок. На литературных форумах интернета автора забросали бы тапками за глагольные рифмы. А я вот читаю — перед глазами картинка. И в память укладываются легко. Сколько мне было когда я в последний раз открывал эту страницу?

Мороз

Берёзку нежную

Увидел —

Полюбил…

— Слышь, харэ, а? Ты уже на два сборника начитал, — оборвал меня Киричек и перевёл на Ивана смеющийся взгляд. — Мне тоже что-нибудь подпиши, а то жинка ругается: стеллаж в хате забит, все подоконники в книгах, и нет ни одной с автографом автора.

— Чёрт побери! Никогда б не подумал… ладно, пропустите к столу…

Писал Беляков чернильной поршневой авторучкой. Почерк был чёткий, стремительный, не испохабленный «паркером». На оборот обложки наискось ложились слова: «Земляку, юному поэту…»

— Как бишь тебя? — он поднял глаза.

— Денисов. Саша.

— Де-ни… Знаешь, Саша, я ведь тоже когда-то жил на Дальнем Востоке. Давно это было, ещё до войны. Работал, служил в армии, а в тридцать девятом издал свою первую книгу стихов…

Я так удивился, что словами не передать. Выглядел Беляков молодо-зелено для заявленных лет. Чуть старше Киричека, где-то на год… ну, на четыре — это куда ни шло. А тут — ни фига себе! — до войны и уже издался! По самым скромным подсчётам, ему сейчас… да как минимум, пятьдесят!

Что касается внешности, то она у Ивана какая-то усреднённая: светлые волосы, голубые глаза, чистое лицо без морщин. Чем-то похож на многих, кого я когда-то знал. В том числе, на Клочко. Он тоже незаметно старел и такой же аккуратист: порядочек в одежде и на столе, у каждой вещи своё место.

— Понравилась сказка? — спросил между тем Беляков, осушив промокашкой влажный автограф. — Не сейчас, а тогда, как ты говоришь, в детстве?

— Не то слово! — ответил я, вспомнив те, первые впечатления. — Я ведь тогда считал, что в книгах описано то, что было на самом деле. Тем более, медведь на обложке. У нас в Петропавловске, чуть ниже по сопке, дядька охотник жил. Так у него в сарае точно такой сидел на цепи. Коричневый с белою грудью, размером с большую собаку. И раньше, когда мы