Бука сначала обиделся, засопел, но после моих слов, холодно отвернулся к окну.

— А вы, то есть, ты, — не унималась Тайка, — специалист, или едете с папой?

— Не знаю, что и сказать, — скромно потупился я. — Конечно, не Виктор Григорьев, но тоже, в какой-то мере, специалист. Если Кассиль посчитал, что я тоже могу присутствовать на его семинаре, значит, видит во мне какой-то талант. А отца у меня нет с третьего класса.

Вот так что, знай наших!

«Бука» спрятал от постороннего взгляда округлившиеся глаза,

девчонка зависла. Она была настолько обескуражена, что перешла на «вы»:

— Извините… ой, извини. Я сначала сказала, потом подумала.

— Ладно, проехали.

— Кассиль… Кассиль, — пережевала Тайка, — это ты не о том Льве Кассиле?

— О каком же ещё? Других у нас нет.

— Ага!!! — победно взревела она. — Значит и вы тоже… нет, не писатель, а юный поэт! Угадала?

— В принципе, да.

— А Виктор Григорьев это… ой, я такого не знаю…

— Как? — возмутился я, — это же, — Витька притих. — Это же внештатный корреспондент «Пионерской правды», дипломант всесоюзного конкурса «Юный журналист года»! Да вот он, рядом со мной, у окошка сидит!

Если девчонке сейчас не было стыдно за свою серость, значит, мой жизненный опыт не стоит и ломаного гроша. И поделом! Не будет судить о людях навскидку, с первого взгляда, даже если они действительно буки. Витьке тоже этот урок на пользу пойдёт. Вон как расцвёл! Пусть изнутри почувствует вкус земной славы. Вдруг, да захочет стремиться к чему-то большому?

К чести Тайки, и этот щёлчок по носу она выдержала достойно: поручкалась с моим стеснительным корефаном и даже специально для этого встала. Тот краснел как последний лошара, но этим своим недостатком вызвал у новой знакомой дополнительную симпатию.

Тетрадка была, карандаш тоже. Мы все обменялись домашними адресами. И тут, перевернув свой листок, Тайка самым простецким образом, попросила:

— Саша, пожалуйста, запиши мне на память какой-нибудь свой стишок! Если можно, про школу.

Вот уж о чём никогда не писал!

Я задумался. Можно сказать, поплыл. Самое паскудное в том, что на ум приходили только чужие строки. Если бы километры не летели так быстро, я бы что-нибудь сам сочинил, а так… пришлось воровать чужую интеллектуальную собственность. Краснея в душе, по памяти написал:

'В школьное окно смотрят облака,

Бесконечным кажется урок.

Слышно, как скрипит пёрышко слегка,

И ложатся строчки на листок'.

Всё. С неё хватит. Так и отдал.

— Здорово! — ахнула Тайка. — Так просто, а читаю и кажется, что за партой в классе сижу. А дальше?

Раскатала губу!

— Дальше пока нет ничего, — сухо проинформировал я. — Мы с Виктором как раз обсуждали идею и красную линию дальнейшего содержания. Даже немного поспорили.

— И в чём не сошлись?

— Я считаю, что дальше нужно писать о любви к Родине, а он за любовь к однокласснице…

— Заречный! — крикнул водила. — Э, мастера слова, выходим все до единого! — И на децибел ниже, — девушка из Некрасовки, выведите пожалуйста главного контролёра. А то он меня и слушать не хочет!

— Можно закурить и опра-а-авиться! — радостно хохотнул Киричек и, потирая ладони, просквозил мимо нас к выходу.

А справа на ухо:

— Санёк, ну чё ты сидишь⁈

— Чё,чё! Не видишь? — некуда!

— Посунься тогда, попробую проскочить…

Нет, это просто заколдованный мост! В каком только детстве автобус к нему ни подъедет, всегда получалось так, что я создавал пробку и кому-то сильно мешал. Сегодня Витьку. А что прикажете делать, если сзади поэты один за другим семенят к выходу, слева девчонка раком стоит, копошится в своей корзине — ищет газетку, ибо «главного контролёра» в одночасье скрутило посрать. Только что от кресла не оторвёшь, а тут… наверно, с досады. То нагнётся бедная девка, то выпрямится струной. С одной стороны, взрослых пропустить надо, а с другой — несносный ребёнок ногами сучит и чуть ли ни басом: «Та-ай!!!» Тут ещё корреспондент хренов, юный журналист года, топчется по ногам. Хорошо хоть, Тайка не видит. Ну, падла! Выйдем отсюда, я тебе всё скажу!

Большой деревянный мост в районе Заречного, был построен в середине сороковых. К этому времени он здорово сдал. Движение по нему стало подчинено множеству инструкций и правил. Одно из них я запомнил ногами. Первым на ветхий настил въезжает пустой автобус, а следом за ним идут пассажиры без багажа. Эх, как давно это было, а не забыл!

Витька догнал меня ближе к середине реки, когда злость на него почти улетучилась:

— Гля, как красиво!

Чувствует, падла, что виноват и хочет обезопаситься, перевести разговор в спокойное русло. А по сути, красоты ему всегда были по барабану. И в дыню не дашь: девчонка недалеко позади, тащит за руку своего серуна:

— Тай, ну подсади, дай мне на перила залезть!

— Нельзя, дядя шофёр будет ругаться.

— Он не увидит.

— Как не увидит, если в автобусе зеркало специальное есть?

— А я ему скажу, что я это не я!

— Врать, Димка, нехорошо…

Не до нас ей. Процесс воспитания — разновидность вечного двигателя. Он не должен заканчиваться никогда.

— Витёк, — процедил я, рассматривая свой правый кулак, — а ну расскажи, как себя ведут победители всесоюзного конкурса. Они так же как ты топчутся по мозолям соседей, пхают девчат, которым они нравятся, сшибают с ног пацанят, срут на всех остальных, чтоб всегда и во всём быть первым и только первым?

— А что ещё оставалось, твои штаны обоссать⁈

Вот же упрямый козёл!