ценят благосклонность польских панож выше добра. мнение о лучших и знатнейших среди евреев. Богатый еврей не ценит честь, оказанную ему ученым, но хвастается тем, что ему разрешили войти в особняк польского дворянина и посмотреть его сокровища.

Раввин жалуется, в частности, на то, что состоятельные классы одержимы любовью к зрелищам; что женщины носят жемчужные нити на шее и одеваются в разноцветные ткани.

Воспитание молодого поколения в хедерах и иешибах опускалось все ниже и ниже. Об обучении элементам светской культуры не могло быть и речи. Еврейская школа носила чисто раввинистический характер. Правда, талмудическая схоластика обостряла интеллект, но, не давая конкретных сведений, часто смущала ум. Хасидизм оторвал огромный кусок территории от господства раввинизма, но что касается образования, то он был бессилен создать что-либо новое. Религиозные и национальные чувства польского еврейства претерпели глубокую трансформацию в руках хасидизма, но эта трансформация заманила евреев назад, в дебри мистического созерцания и слепой веры, подрывающей как рациональное мышление, так и любые попытки социальных реформ.

В последние два десятилетия восемнадцатого века, когда знамя воинствующего просвещения развевалось над немецким еврейством, ожесточенная война между хасидами и мифнагдами бушевала по всей линии в Польше и Литве, в результате чего сознание политического Кризис, через который тогда проходило польское еврейство, затуманился, а призыв Запада к просвещению и прогрессу замолк. Призрак немецкого рационализма, промелькнувший на горизонте польского еврейства, вызвал ужас и ужас в обоих лагерях. Быть «берлинцем» было синонимом отступничества. Некий Соломон Маймон был вынужден бежать в Германию, чтобы получить доступ к миру новых идей, на которые в Польше было табу.

2. Период четырехлетнего сейма (1788-1791 гг.)

Первый год Французской революции совпал с первым годом польской реформы. В Париже Женеро были преобразованы под давлением революционного движения из классового парламента в национальное собрание, представляющее нацию в целом. В Варшаве новореформаторский сейм, именовавшийся Четырехлетием, или Великим, хотя по существу представлял собой шляхетский парламент и оставался строго в рамках старой классовой организации, тем не менее отражал влияние французских идей в их дореволюционном аспекте. Третье сословие, бюргерское, стучалось в двери Польской палаты, требуя равных прав, и одна из главных парламентских реформ состояла в том, чтобы уравнять бюргеров с шляхтой в их гражданских, хотя и не в политических, прерогативах.

Два других вопроса внутренней жизни Польши привлекли внимание законодателей, тронутых духом реформ: аграрный и еврейский вопрос. Первое обсуждалось и приводилось к решению, которое не могло не отвечать интересам рабовладельцев-помещиков. Что касается еврейского вопроса, то он всплыл на мгновение на бурных заседаниях Четырехлетнего сейма и, как нечисть, был сослан в самый дальний угол Польской палаты, в особую «депутацию» или комиссию, где и застрял. навсегда, не найдя решения.

Было бы несправедливо полностью приписывать эту неудачу консервативному умонастроению польских омолаживающих. На пути радикальных реформ стоял еще один фактор. Над головой Польши висел обнаженный меч России, а Россия была против внутреннего возрождения страны, которая, претерпев один раздел, должна была подать второе и третье блюдо к столу великих держав. Четырехлетний сейм был протестом против гнетущего покровительства России, олицетворяемого ее Резидентом в Варшаве, и имел своей главной целью подготовку страны к неизбежной борьбе с ее могущественным соседом. «Собравшиеся в парламенте сословия» должны были думать о реорганизации армии и пополнении военного бюджета, а не о проведении внутренних реформ.

Но за стенами палаты бурлил и пенился поток общественного мнения. Наряду с законодательным собранием заседал литературный парламент, знаменитый памфлет «Литература четырехлетнего сейма», отражавший либеральные течения восемнадцатого века. Одна только «Колонтайская кузница», бывшая, так сказать, издательством реформаторов, наводнила страну памфлетами и листовками, затрагивающими все вопросы, связанные с социальным переустройством польского государства. Десятки брошюр частично или полностью касались еврейского вопроса. Обсуждение проектов «еврейской реформы» велось с напряженным азартом, заменяя собой парламентские дебаты.

Толчком к литературному обсуждению еврейского вопроса послужила упомянутая ранее брошюра, опубликованная Бутримовичем, представителем города Пинска в сейме, выступавшим главным поборником возрождения польского еврейства. Издание состояло из перепечатки известной брошюры «Безымянный гражданин», которая была распространена в двух изданиях. Бутрымович дал брошюре новое название («Способ превращения польских евреев в полезных граждан страны») и украсил ее собственными комментариями. Таким образом, популярный член сейма скрепил печатью своего одобрения проект реформы, основанный на предположении, что евреи в их нынешнем состоянии наносят ущерб стране не из-за своего внутреннего устройства, а из-за из-за их воспитания и образа жизни, а также из-за того, что их политическое и духовное возрождение должно было предшествовать их связи с гражданской жизнью. Предлагаемые реформы сводились к следующим мерам: поощрять полезные занятия среди евреев, такие как земледелие и ремесла, и удалять их из отвратительной торговли спиртными напитками; бороться с их обособленностью, ограничивая их кагалскую автономию; заменить диалект идиш польским языком в школе и в бизнесе; запретить ношение отличительных костюмов и ввоз книг на иврите из-за границы. Этот проект реформы был дополнен Бутримовичем в одной особенности: евреев нельзя было принимать на военную службу лично, пока просвещение не превратило их в патриотов, готовых служить отечеству.

Но даже этот проект, хотя и проникнутый духом меценатства и принудительной ассимиляции, многие представители передового польского общества сочли слишком уж либеральным. В одном из прогрессивных польских журналов были опубликованы «Размышления о еврейской реформе, предложенной Бутримовичем» (декабрь 1798 г.). Автор «Размышлений» признает в проекте известную долю «политического здравого смысла», но критикует его автора за то, что «в своем великом рвении к охране прав человека он проявляет слишком много снисходительности к недостаткам евреев». Анонимный журналист, в свою очередь, требует полного уничтожения кагала и ограничивает действия еврейских общин осуществлением чисто общинной автономии. Он также считает необходимым ограничить розничную торговлю между евреями в городах, чтобы они, вытесненные из торговли, были склонны к занятиям ремеслами и земледелием.

Некоторые авторы журналов отзывались о евреях гораздо резче и использовали тон, граничащий с антисемитизмом. Знаменитый святитель Сташиц, автор «Предостережения Польше» (Варшава, 1790 г.), имевший репутацию демократа, именует евреев «летней и зимней саранчой для страны» и высказывает убеждение, что только в в среде, в которой поощряется праздность, могло бы найти пристанище это «сонм паразитов», совершенно забывая, что эти «паразиты» создали торговлю страны, расколотую между дворянами и крепостными.

Большинство этих хулителей соглашались в одном, что недостатки евреев могут быть излечены только «преобразованием» их жизни сверху. Древняя историческая нация, веками ведавшая своими делами, представлялась неким сбродом, чью жизнь можно было легко перекроить по новому образцу. Для достижения этой цели все, что было необходимо, — это позволить