польскому языку заменить идиш, заменить традиционную еврейскую школу официальной польской школой, кагал — магистратурой, торговлю — ремеслами и сельским хозяйством. Авторы различных схем расходились лишь в том, в какой мере следует проводить радикальный и принудительный характер этих реформ. Одни предлагали вообще отменить общинную автономию евреев (Коллонтай); другие лишь ограничили бы его определенными функциями и поставили бы кагал под надзор правительства (Бутрымович и др.). Третьи предлагали сбрить евреям бороды и пряди ушей, сжечь Талмуд и сократить количество еврейских религиозных праздников. Другие снова довольствовались запретом традиционной еврейской одежды и закрытием еврейских типографий, предлагая в то же время «поощрять перевод еврейской религиозной литературы на польский язык». План ограничения числа еврейских браков по австро-прусскому образцу путем требования специального разрешения полиции и справки, свидетельствующей о способности кандидата обеспечивать свою семью и о его соответствии определенным стандартам общего образования, обратился ко всем реформаторам. Несколько писателей внесли в обсуждение еврейского вопроса специфическую проблему неохристиан, обращенных из франкистской секты, которые, слившись с польским дворянством и бюргерством, тем не менее рассматривались ими как чужаки и стояли в равной степени в стороне от христианского и еврейского общества. Большинство польских писателей одобряло пренебрежительное отношение польского общества к этим новообращенным, которые на самом деле поддерживали свои старые сектантские наклонности, ездили за границу, чтобы воздать должное Франку, и снабжали его деньгами.

В валуне голосов, осуждающих все еврейское население страны и обрекающих его на коренное «переоборудование» с помощью полицейских мер, прозвучал лишь один-единственный еврейский голос. Хелмский раввин Гирш Йозефович (сын Иосифа) издал на польском языке брошюру под названием «Размышления о плане превращения польских евреев в полезных граждан страны». Отдавая должное Бутримовичу как просвещенному благожелателю евреев, раввин выражает свое удивление по поводу того, что даже образованные люди предаются огульному осуждению еврейского народа и возлагают проступки некоторых из них на счет всего народа, которая наделена столькими достоинствами и во многих отношениях приносит пользу стране. Автор категорически протестует против предложенной ликвидации кагалов и против вмешательства извне в религиозные дела евреев, словом, против проектов ассимиляции евреев с поляками, ассимиляция которых «должна была привести к полному уничтожению иудаизма». Как ортодоксальный раввин, он ни на дюйм не сдвинется с места даже в вопросе смены одежды, лукаво заметив, что, раз евреи помещены в категорию злодеев, представляется предпочтительным позволить им сохранить свою традиционную одежду, чтобы отделить их от христиан.

В то время в Варшаве, очевидно, еще не было того типа образованных мендельсоновцев — они появились в этом городе вскоре после этого, при прусском режиме, — которые могли бы вступить в литературную дискуссию о предлагаемых реформах с еврейской точки зрения. вид. «Просвещение» было тогда исключительной привилегией небольшого числа евреев, которые в качестве агентов или поставщиков Короны вступали в контакт с двором или правительством. В архивах сохранился проект одного из таких «продвинутых» евреев, царского маклера Авраама Хиршовича (сына Хирша). В этом проекте, который был представлен королю Станиславу Августу на заседаниях Великого сейма, автор предлагает некоторые из патентованных средств польских реформаторов: побудить евреев заниматься ремеслами и земледелием «в безлюдных степях Украины». «и запретить ранние браки. Что касается смены одежды, то он советует начать с запрета на роскошные предметы одежды, такие как шелк, атлас, бархат, жемчуг и бриллианты, поскольку погоня за нарядами губительна для людей со средним достатком. Раввины, по мнению Гиршовича, должны назначаться только в больших городах, а не в малых городах, по той причине, что в этих городах, которыми обычно владеют помещики, раввины покупают свои должности у последних, а затем разоряют их общины всевозможными оценками. Кагалов следует пощадить, за исключением того, что правительству надлежит поддерживать в них порядок, так как сами евреи, в силу своих разногласий, «не могут установить для себя разумных правил поведения». Весь план отражает дух лакейства, всегда подобострастно уступающего власть имущим в деле «искоренения предрассудков и заблуждений заблудшего народа».

В течение 1789 года и первой половины 1790 года еврейский вопрос не поднимался на заседаниях Четырехлетнего сейма. В разгар страстных дебатов, бушевавших вокруг чрезвычайно важных законопроектов, затрагивающих все будущее государства, сейм остался глух к неоднократным напоминаниям Бутримовича, который требовал такой же безотлагательности для предложенной еврейской реформы. Горячие литературные дискуссии вокруг еврейского вопроса также не побудили народных представителей к более быстрому его рассмотрению. Но в этот момент зловещие крики с улицы стали проникать в палату депутатов, и сейму пришлось шевелиться.

Столичная толпа решила решить еврейский вопрос по-своему. Для христианских торговцев и ремесленников Варшавы еврейский вопрос был прежде всего вопросом профессиональной конкуренции. В течение первых двух лет Великого сейма старый закон, который ограничивал право евреев на проживание в Варшаве временными визитами во время коротких заседаний сеймов, автоматически вышел из употребления. Сейм продлил свои полномочия на ряд лет, евреи думали, что и они имеют право продлить срок своего пребывания. Соответственно постоянно растущая волна еврейских торговцев и ремесленников в поисках средств к существованию начала стекаться из провинций в оживленные торговые центры, и этот новый приток не мог не затронуть христианский средний класс, поскольку вновь прибывшие отвлекли покупателей. и клиенты от местных торговцев и ремесленников, которые были связаны с гильдиями и профсоюзами.

Привилегированные горожане, которые к тому времени были на грани того, чтобы сравняться в правах с шляхтой, подняли крик возмущения. В марте 1790 г. толпа объединенных ремесленников, среди которых особенно много портных и меховщиков, окружила ратушу и поклялась убить всех евреев, если магистрат откажется выслать их из Варшавы. Джон Декерт, известный поборник горожан, бывший в то время мэром, немедленно довел эту демонстрацию до сведения сейма, и последний направил двух своих членов для усмирения толпы. На вопрос депутатов о мотивах схода ремесленники заявили, что приезжие евреи делают жизнь невыносимой, вырывая последние заработки у христианских портных и скорняков. Депутаты пообещали разобраться. Соответственно, на следующий день еврейским ремесленникам и уличным торговцам было приказано покинуть город, и только торговцам, у которых были магазины или склады, было разрешено остаться.

Без гроша в кармане и без крова сосланные евреи не могли ничего сделать, кроме как тайно вернуться в Варшаву вскоре после этого. Возбуждение среди христианского населения началось вновь и 16 мая 1790 г. вылилось в бунт. Некий Фокс, член союза портных, случайно встретил в тот день на улице портного-еврея, который нес в руке какую-то работу. Он внезапно набросился на него и стал вырывать сверток у него из рук. Еврей вырвался и сумел убежать. На крики Фокса собралась толпа ремесленников-христиан. Кто-то распространил слух,