– и власти, купцов и жрецов при капитализме, при этом жрецы в обоих случаях исповедовали религию прогресса. Индустриальному городу предшествует город административный, город военных гарнизонов и бюрократических учреждений абсолютных монархий. Можно было бы сказать, что это чистый город власти, если бы административные города не основывались на старых средневековых субстратах и не включали их ценности. Классический средневековый город, город Вебера, – это опять же соединение купцов, жрецов и рабочих, и именно поэтому, как мне кажется, старые средневековые города оказываются лучшей средой для современной постиндустриальной экономики. Опять же, кстати, права власти тут существенно репрессированы, борьба средневековых городов с королями и императорами – это классический сюжет средневековой истории. Античные полисы иногда сравнивают с городами-республиками средневековой Европы, но это принципиально иное устройство. Весь античный мир – это город нерасторжимого союза власти и жрецов. Античные авторы единодушны в том, что благородный человек не может заниматься торговлей – с такими идеями ни Венеция, ни Брюгге не могли бы осуществиться.

Но что означает это соединение ценностей? Конкуренция прекращается? Мы получаем единую касту «жрецы-торговцы» или «рабочие-купцы»?

Средневековая европейская аристократия верила и в христианские догматы, и в идеалы рыцарства. С утра аристократ отправлялся в церковь и благоговейно выслушивал проповедь. «Суета сует, – возглашал с амвона священник, – и всяческая суета. Богатства, роскошь и почести – опасные искушения. Отвернитесь от них и следуйте по стопам Христа. Подражайте Его кротости, избегайте неумеренности и насилия, а если вас ударят – подставьте другую щеку». Вернувшись домой в тихой задумчивости, вассал облачался в бархат и шелка и спешил на пир в замок своего господина. Там рекой лилось вино, менестрели воспевали любовь Ланселота и Гвиневры, гости обменивались сальными шутками и изобилующими кровавыми подробностями военными историями. «Лучше умереть, чем жить в позоре! – восклицали бароны. – Когда задета честь, смыть оскорбление может только кровь».

Это цитата из Юваля Харари, и сам по себе образ тривиален и снижен. Важнее то, что Харари выводит из этого противоречия понятие «когнитивного диссонанса» цивилизации. Одна группа ценностей не может победить другую, она существует только вместе с ней. Когнитивный диссонанс – это такое противоречие в ценностях, которое не может быть снято, но сами попытки его снять составляют движущую силу каждой ситуации.

Но это же результат соединения разных каст! Христианские жрецы, проповедующие религию всеобщей любви, соединились с властью. И именно это соединение позволяет более или менее полно включать в себя всю повестку дня данной культурной констелляции.

Специфика ценностной ситуации современной России, скажу напоследок, заключается в том, что она хочет встать на равных в один ряд со странами первого мира, то есть достичь максимального сближения с ними, и для этого хочет вернуться к СССР, равному им как протагонист, то есть достичь максимального от них отдаления. Это движение назад с целью попасть вперед, максимальное тождество через максимальное растождествление составляет миф Владимира Путина, который позволяет ему объединять вокруг себя людей противоположных устремлений. Это классический когнитивный диссонанс. Он определяется альянсом власти – ценностей ушедшей бюрократической империи – и жрецов экономической эффективности. Последняя, на мой взгляд, может классифицироваться как ересь большой религии либерализма.

Жители

Как-то я придумал некую программу развития спальных районов, как мне казалось, более или менее остроумную. Но при обсуждениях выяснилось, что она никуда не годится. Не из-за того, что конкретные меры, из которых она состоит, недейственны, а из-за проблем в базовой оценке. Мне казалось очевидным, что спальные районы – с типовыми домами, без центра, без улиц, без главной улицы и улицы-бульвара, без торговли, кафе, ресторанов в первых этажах, без офисов, гостиниц, без музеев, театров, галерей, без какой-либо идентичности и т. д. – это ужас что такое. Хотелось, как это иногда бывает с урбанистами, как-то вывести людей из ада и построить уж наконец град на холме. Но на фокус-группах выяснилось, что жители этих районов совершенно не так воспринимают окружающий мир и условия своей жизни.

Им нравятся их районы. Многоэтажные современные дома с их квартирами, которые их главное достояние. Дворы с их любимыми машинами, которыми они гордятся, и песочницами с их любимыми детьми, ради которых они живут, школа, в которой они учились и дети тоже будут. А еще есть музыкальная школа, а еще недалеко парк, и там может быть пруд или даже речка. Из усовершенствований они хотели бы только побольше зелени.

Ничто так не расстраивает урбанистов, как результаты фокус-групп, тем более когда ты можешь слушать и смотреть из-за стекла, но сказать ничего не можешь.

Город, хотелось им сказать, – это же свобода выбора. Сотни возможностей что-то купить, что-то узнать, как-то провести время, выбрать цель, кем-то стать или не становиться никем, меняя время своей жизни на возможность сыграть разные роли. А у вас какая свобода? Сходить в химчистку? В продмаг?

Город – это пространство истории, ощущение, что люди здесь жили тысячу лет, а теперь твоя очередь. А у вас какая история? Были пятиэтажки, так и их сносят.

Город – это когда все время появляется что-то новое: кто-то что-то увидел, узнал, выдумал, создал. И ты участник этого социального турнира, и тебя это заводит. А у вас время стоит. Вот центр Москвы полностью поменялся, это другой город по сравнению с тем, в котором умер СССР. А спальные районы ровно те же, что были при Брежневе.

Но люди-то этим счастливы.

Город можно изучать исторически, и тогда перед нами – конкуренция людей за право сохраниться в истории. Можно экономически, и тогда это конкуренция капиталов, ресурсов и бизнес-процессов. Можно – с точки зрения культуры, и тогда это конкуренция ценностей. Можно – социально, и тогда это конкуренция сообществ.

Но только люди не очень конкурируют, а больше просто живут.

Идею социального изучения города подарила нам чикагская социологическая школа примерно сто лет назад. Великий урбанист Роберт Эзра Парк рассматривал город по аналогии с расселением вида животных. Правда, он не включил в свою модель механизм эволюции Дарвина – внутри- и межвидовую конкуренцию. Он сосредоточился на приспособлении к условиям существования.

Городской район тут получается чем-то вроде биоценоза. Сообщество приспосабливается к месту, в котором живет, – это называется специализацией. Оно мигрирует в зависимости от внешнего давления, расширяется или сжимается, воспроизводится с тем или иным успехом (исследованием чего чикагская школа с успехом и занималась). У него есть свои ценности, иногда – сленг, мода, общественные пространства. С жизнью города в целом они, конечно, связаны, но опосредованно.

Сообщества – это такие племена