Термин «отчуждение» получил сильнейшую негативную огласовку у Маркса. Маркс полагал, что капитализм создает некую высшую стадию отчуждения, поскольку отчуждает у человека его собственное свойство – способность к труду – и превращает ее в товар. С точки зрения Маркса, грядущий коммунизм позволит преодолеть отчуждение, что осмыслялось им как одна из целей социального развития. Для Маркса и других французских и немецких социалистов процесс распада сельских общин и традиционных городских сообществ переживался несколько драматичнее, чем мы его видим теперь, поскольку происходил только что. Поэтому в социалистической традиции отчуждение трактуется как самоочевидное зло, как будто в общинах все жили исключительно счастливо. Это выглядит мифологично.

Однако интересна степень тотальности категории отчуждения. Cоветский философ-марксист Эвальд Ильенков, занимавшийся проблемой отчуждения у Гегеля и Маркса, пишет: «Полное „снятие“ всех видов и форм „отчуждения“ возможно лишь на пути построения общества без классов, без государства, без принудительно-правовой регламентации деятельности, без денег и без денежной формы оценки и вознаграждения человеческой деятельности – без полной ликвидации всех этих „отчужденных форм“ человеческой деятельности».

А что же останется, если все это «снять»? Отчуждение является основанием цивилизации как таковой, его снятие аналогично ее уничтожению.

Возможно, сопоставление отчуждения в философском смысле с ценностями торговли кажется натянутым. Однако Entäußerung у Гегеля является прямым переводом alienation у Адама Смита, а для Смита alienation – это выпуск товара на рынок. То есть отчуждение – это не только философская категория. Это повседневный навык, который вырастает до состояния философской категории. Отчуждение – это несущая конструкция городского сознания.

Напомню понимание романа как литературного жанра, которое предложил философ, один из основателей франкфуртской школы Дьердь Лукач. Лукача интересовал вопрос, как связано развитие романа с буржуазными ценностями. Две особенности романа обращают на себя его особое внимание. Во-первых, герой романа в начале повествования – это более или менее никто. Он не представитель сословия, корпорации, семьи, он зачастую – человек в маске, найденыш, иностранец, пришелец, «человек без свойств». Во-вторых, этот герой по мере развития повествования постоянно трансформируется. Он не равен себе, у него меняется структура мотиваций, рисунок поведения, даже облик. Эти черты самым решительным образом отличают его от предшествующих литературных форм. Такой герой не представим ни в мифе, ни в эпосе, ни в трагедии – он непонятно кто и не тождественен себе.

Но именно это «непонятно кто» и позволяет ему действовать. Это отчуждение, позволяющее отрываться от контекста, от социума, от людей, от себя самого.

Кстати, новоевропейский роман начинается с романа плутовского. Излюбленное место действия плутовского романа – это как раз лавки, место, где герой меняет облик, статус, карьеру и откуда начинается очередной цикл приключений. И что не менее характерно, сама фигура плута приходит в роман из театра. Это карнавальная маска.

Мы не совсем отдаем себе отчет в том, насколько принципиально воздействие такой структуры сознания. В свое время в статье «Искусство как прием» Виктор Шкловский ввел термин «остранение». Речь шла о литературном приеме, когда знакомая, обычная, привычная вещь или явление описываются как незнакомое, непривычное, так сказать, отстраненно, отчужденно. Этот прием может быть понят не только в литературном смысле. Напомню идею «очуждения» в театре Бертольда Брехта, которая имеет несколько иной смысл (речь о дистанции между актером и его ролью в авангардном театре), но нацелена туда же – переживание через отчуждение. Кстати, термин Verfremdung у Брехта иногда переводится как «отчуждение».

Стоит заметить, что город весь работает как последовательность несоединимых контекстов. Любой бульвар «остраняет» многоквартирный дом, когда ты его видишь сквозь зелень, любой проспект «остраняет» кварталы, сквозь которые он прорублен, любая вода «остраняет» городскую застройку, которая пробралась к ее краю, чтобы в ней отразиться. Город – соединение не только чужих друг другу людей, но и чужих друг другу контекстов, все они остраняют друг друга. Город как текст – это тотальный монтаж.

Архаические общества не понимают трансформации вещи в товар, в «ничью» вещь. Традиционные сообщества крайне сопротивляются отчуждению человека от семьи и сообщества. Модернизированное общество сегодня озабочено отчуждением идеи ее автора – авторское право, кажется, заменяет право собственности. Но без этих отчуждений не существует горожанина.

Маска, городской театр, роман, в конечном счете человек, освобожденный от принадлежности к обстоятельствам социума и места, – все это результат прививания отчуждения. И это именно то, что дают городу торговцы.

У торговцев в этом смысле нет «своих» ценностей. Они специалисты по чужим. Их роль – в отчуждении, в превращении ценностей в предмет обмена между городскими группами. Торговцы уничтожают традиционный социум, вместо коллективизма предлагают индивидуализм, вместо солидарности – конкуренцию, вместо принадлежности – самовыражение и т. д. Естественно, любое традиционное сообщество или сообщество, стремящееся вернуться к традициям, норовит их изгнать. Они – акторы модернизации города как civitas, сообщества горожан. Город – это собрание изначально чужих людей, по определению Вебера. Я бы добавил, город – это собрание изначально чужих людей для обмена между ними.

Заключение

Конкуренция

Любое городское установление может представать как институт – и тогда это оптика власти, как ритуал – и тогда это оптика жрецов, как know‑how, и тогда это оптика рабочих, и как сделка, и тогда это оптика купцов.

То есть городские институты, которые я разбирал, – улица, площадь, школа, театр и т. д., – никак не могут быть однозначно приписаны одной группе.

Касты меняются ценностями. Жрецы могут объявить метафизическими ценности торговцев – так возникают либералы. А могут – ценности рабочих, и так возникают коммунисты. А могут – власти, и так возникают тоталитарные идеологии.

В каждой конкретной исторической и пространственной ситуации ценности формируют сложные амальгамы. Их трудно разбить на группы.

Однако если принять, что конкурируют между собой четыре касты – а их мы встречаем на всем протяжении городской истории, – то можно попытаться рассмотреть их как своего рода полюса культурного ландшафта.

За что идет конкуренция?

Человек наделен разумом, и в этом его отличие от всей остальной материи. Это делает его существом противоестественным, что неприемлемо для него самого. Отсюда возникает стратегия вразумления материи. Получения такого места, которое было бы продолжением разумности человека. Город является таким местом.

Для того чтобы получить город, нужно привнести разум в физическое пространство. Суть того, что изложено в этой книжке, заключается в том, что эту проблему можно решить четырьмя разными способами.

Власть предлагает сделать город из наличного материала путем отделения разумных от неразумных, людей от не вполне людей или