Не спешат опадать

обреченные тлену соцветья

на исходе весны —

Что ж, под сенью вишен цветущих

проведу весь день в ожиданье…

* * *

Как хочу я скорей

узнать, на каких же вершинах

горных вишен цветы

распустились нынче впервые, —

чтоб туда идти любоваться!..

Как и большинство японцев во все времена, Сайгё никогда не упускал случая полюбоваться на луну. Ночное светило всегда притягивало воображение поэтов, и едва ли можно найти хотя бы одного автора вака или хайку, который бы ни отдал дань лунному свету. Возможно, причину тому следует искать в метеорологических особенностях архипелага. Японцы всему предпочитают мягкость, ненавязчивую суггестивность, полумрак, зыбкость и расплывчатость линий. В них нет южного темперамента, взрывных эмоций. Пусть иногда их покой нарушают землетрясения, но больше всего на свете японцы любят тихонько сидеть на веранде в бледно-голубом сиянье луны. Им чуждо все вызывающе яркое, резкое, определенное. Хотя луна и светит ярко, но, озаренные ее бликами, все предметы изменяют очертания, приобретают мистическую неясность, зыбкость и загадочность. Сайгё в своей горной хижине один на один общается с духом Луны. Он пишет о том, что даже после смерти не перестанет думать о луне, что только краса лунной ночи еще удерживает его в этом мире, где не осталось более никаких привязанностей и влечений. И разве буддийская Чистая земля не есть лишь религиозная ипостась тех же духовных и эстетических устремлений?

Никто не придет

навестить меня в хижине горной —

одна лишь луна

сквозь ветви сумрачных сосен

взирает с тихим участьем…

* * *

Пусть придется и мне

из нашего бренного мира

неизбежно уйти —

Все равно лишь к луне далекой

буду вечной душой стремиться…

III

Я весенней порой

слышу колокол в горном селенье

на вечерней заре

и смотрю, как с вишен цветущих

лепестки, кружась, облетают…

Инок Нони, X в.

* * *

В запустенье пришла

столица старинная Сига,

но на склонах холмов

в пышном вешнем великолепье

расцветают, как прежде, вишни…

Тайра Таданори, 1143–1183

* * *

Вот и вечер настал.

Итак, под раскидистой вишней

проведу эту ночь —

Пусть же полог ветвей цветущих

мне послужит нынче приютом…

Тайра Таданори

* * *

Было им суждено,

воле ветра и ливня подвластным,

отцвести и опасть —

От цветов вишневых осталось

только таинство аромата…

Датэ Тихиро, 1803–1877

IV

«Дайте знать, – я просил, —

как только распустятся вишни

там, в далеких горах», —

И сегодня пришли с известьем:

«Поскорее коня седлайте!»

Минамото Ёримаса

* * *

Снова вишенный цвет

горы Ёсино скоро покроет,

И стремится душа

к облакам, что пологом белым

поутру легли на вершины…

Сакавада Масатоси, 1580–1643

Сэккё (Ши Гун), чаньский мастер эпохи Тан, всегда, когда к нему приходил с вопросом монах, натягивал лук, будто уже готов был спустить стрелу. Так же он встретил и Сампэя (Сань Пина). Когда мастер воскликнул: «Берегись, стреляю!» – Сань Пин храбро обнажил грудь и сказал: «Эта стрела смерти, но что есть стрела жизни?» В ответ Ши Гун трижды прозвенел тетивой. Сань Пин поклонился. Тогда Ши Гун сказал: «Тридцать лет я натягивал лук, чтобы подстрелить дичь, и вот моя добыча – какие-то полчеловека!»

Став впоследствии настоятелем монастыря, Сань Пин так поучал братию: «Не предавайтесь с усердием изучению книжных знаний – не тем должны заниматься последователи Дзэн. Поищите в самих себе, чтобы найти Око, проницающее истинный смысл вашего бытия. Положившись на мудрые наставления Мастера, найдите себе приют в горах, меж скал, носите платье, сплетенное из трав, питайтесь плодами и кореньями – и тогда, может быть, однажды вам откроется высшая правда Дзэн. До тех же пор пока вы взыскуете ее разумом, погружаясь в книги, она будет уходить от вас все дальше и дальше».

Хотя в Дзэн самоценность аскетической практики весьма невелика, ее нельзя недооценивать в тех случаях, когда она сочетается с жаждой истины. Таким образом, Дзэн всегда в высшей степени приближен к практике. В то же время психологическая реакция некоторых дзэнских мастеров характеризуется духом абсолютной отчужденности от мира. Такой подход к вещам приписывается (не вполне справедливо), например, двум знаменитым китайским поэтам-отшельникам эпохи Тан – Хань Шаню и Ши Дэ. Безусловно, друзья-отшельники и не подозревали, что им суждено будет приобрести всемирную известность и стать излюбленными персонажами картин многих дзэнских художников.

Приложение

* * *

Чаньскому мастеру Дайсуй, жившему в эпоху Тан, монах задал вопрос: «Когда по истечении кальпы великое пламя поглотит миры, погибнет ли «это»? Дайсуй ответствовал: «Да, “это” погибнет». Монах переспросил: «Значит, “это” последует за всем остальным?» Дайсуй сказал: «Да, последует за всем остальным».

К приведенному диалогу-мондо имеется комментарий сунского философа Юань У:

«Дайсуй Фачжэнь был учеником мастера Дай Аня. Родился он в городе Эндине в провинции Дуньхуан и изучал Чань под руководством более чем шестидесяти наставников. В доме наставника Гуйшаня Дайсуй выполнял обязанности истопника. Однажды Гуйшань сказал: “Ты у меня уже несколько лет, но, похоже, так и не знаешь, как следует задавать вопрос и выслушивать ответ”. “Да о чем же мне спрашивать?” – удивился Дайсуй. “Если уж ты ничего не можешь придумать, спроси хотя бы, что такое Будда”. Тут Дайсуй решительно зажал Мастеру рот ладонью. Гуйшань заметил: “Эдак ты никогда не найдешь даже прислужника, чтобы подмести двор”.

Позже Дайсуй вернулся в родной город и открыл лавочку у подножия горы Пэнгоу, где в течение трех лет подавал чай усталым путникам. Через некоторое время его пригласили возглавить новый монастырь, названный также Дайсуй. И вот однажды монах спросил его: “Когда по истечении кальпы великое пламя поглотит миры, погибнет ли «это»?” Сам вопрос основан на буддийском учении, согласно которому физическая история вселенной проходит четыре фазы развития: “возникновение”, “существование”, “разрушение” и “исчезновение”. В конце кальпы всепожирающее пламя поднимется до третьего неба Дхьяны.