это ведь не музыкальная шкатулка, не экзотическая зверушка или драгоценный аксессуар. Она выбрала этот путь, чтобы, как сказала тогда на озере, жить ни перед кем, кроме Всеотца, не отчитываясь. А Ленард… Он всегда считал свои желания куда важнее чужих.

— Тогда, надеюсь, — Дарьен смерил кузена тяжелым взглядом, — ты обойдешься без своих игр. Я очень, слышишь меня, очень на это надеюсь.

Они смотрели друга на друга несколько вдохов. Пристально, оценивающе, словно пытаясь отыскать слабое место в броне противника. Но вот Ленард поморщился. Повернулся спиной и медленно провел пальцами по струнам арфы.

— А это, знаешь ли, это оскорбительно. Да, — трость со стуком опустилась на резную шейку, — твои намеки, дорогой кузен, оскорбительны. Я не настолько жалок, чтобы брать женщину силой. Рано или поздно, — на губах Ленарда опять появилась та самая улыбка, — но они приходят. Сами.

Дарьен хмыкнул.

— И мудрец из тысячи раз единожды да ошибется.

И пожалуй, стоило пройти эти много раз по триста ступеней и запомнить, хоть и не все, изречения кайсанских мудрецов, столь любимые мастером. Ради этой паузы. И удивления, с которым кузен, правда, справился быстро. Сломал кривой улыбкой и язвительным:

— Хочешь пари?

— Хочу, чтобы ты научился слышать нет, — спокойно, Омиками храни старого Бао, сказал Дарьен.

А он убедится, что нет это будет услышано.

— Разве кто-то произнес нет? — кузен приподнял бровь и продолжил, не получив ответа: — Это игра, дорогой кузен. А игра только добавляет охоте удовольствия. Впрочем, хватит об этом, — Ленард немедленно оперся на трость и поклонился девице Валлон, которая влетела в комнату бело-розовым облаком. — Адельфи Лизетта! Какое счастье, еще немного и, клянусь шпагой, я бы сам отправился искать вашего очаровательного общества. Скажите, адельфи, вы музицируете?

Глава 26

Эльга смотрела на платье и понимала, что оно ей совершенно не нравится. Растерянно она провела рукой по серебряным цветам на травянистой зелени верхней юбки, пересчитала драгоценные камни на корсаже, погладила оторочку из горностая на рукавах. А ведь это было ее лучшее платье — его шили для бала в честь двадцать первого дня рождения Хильдерика — самое роскошное, почти такое же, как у Ее Величества, только вместо королевской лазури и золота — зеленый и серебро. До того как за Эльгой захлопнулись ненавистные ворота монастыря, она надевала платье лишь единожды. И именно его забрала из аббатства, воспользовавшись разрешением сестры Марии-Луизы взять в дорогу один светский наряд.

Больше года ее сокровище пролежало в сундуке. Среди десятка других шедевров из парчи, бархата, драгоценного кайсанского шелка и узорчатого дамаста. Пересмотрев прибывший вместе с Эльгой гардероб, сестра Мария-Луиза отобрала два самых скромных наряда, с которых приказала снять всю оторочку, жемчуга и серебряный позумент. Разумеется, Эльга отказалась надевать получившееся убожество! И в результате два дня просидела келье. Одна. Со «Словом Всеотца» и кувшином воды. В монастыре не оказалось служанок, которые за обещание награды таскали бы с кухни свежайшие булочки, а сестра Юстиния отказалась признать в стонах Эльги признаки близкой кончины, и на третий день Эльга сдалась. Но прежде чем она, кусая от злости губы, позволила Гавизе облачить себя в пусть и шелковый, но лишенный каких-либо украшений наряд, Эльга поклялась: это ужасное место она покинет в лучшем своем платье.

И вот оно лежало на кровати. И хотя ткани, вышивка и драгоценные камни были по-прежнему яркими, а мех мягким, сейчас платье казалось Эльге каким-то… неправильным.

— Оно совершенно вышло из моды! — сказала Эльга, привычно скрывая за злостью горечь разочарования. — Вы же слышали Ленарда, такое сейчас никто не носит!

Губы сестры Марии-Луизы тронула едва заметная улыбка.

— Платье неплохо, — спокойно сказала она, — для женщины лет на двадцать старше, которая изо всех сил стремится продемонстрировать собственную значимость.

Эльга почувствовала, как против воли начинают дрожать губы, а очертания комнаты и лица напротив плывут от непрошенной влаги.

— Но… Как же тогда? Что же де…

— Тише, тише, дитя, — сестра Мария-Луиза прижала к себе уже всхлипывающую Эльгу, — Думаю, этому горю мы, милостью святой Интруны, помочь сможем.

— К-к-как? У нас всего три дня. Мы не успе…

Окончание фразы утонуло в слезах. А ведь она обещала себе не плакать. Быть сильной. До кончиков ногтей, до последней нитки кружев, принцессой. Чтобы больше никто и никогда не посмел…

— Да, пошить новое платье не успеют, — голос сестры Марии-Луизы был мягким, как горностаевый мех. — Но, Эльга, посмотри на меня, мы можем исправить это, — она аккуратно отерла мокрые щеки Эльги и развернула ее к кровати. — Смотри, переделать рукава, убрать часть позумента. Избавиться от оторочки и оборок. Платье должно подчеркивать твою красоту, а не затмевать ее.

Эльга сморгнула остатки слез. Прищурилась, оценивая замысел, и пробормотала задумчиво:

— И декольте…

— Прикрыть вставками из белого шелка.

— Но я хотела наоборот.

— Исключено.

— Но Ленард говорил!

— Ленарду стоит иногда говорить поменьше.

— Но вы же видели, у Лизетты и Жоржетты за завтраком даже плечи были открыты!

— Что заставляет усомниться в здравомыслии их матери.

— Что? — Эльга посмотрела на сестру Марию-Луизу округлившимися глазами.

Та приподняла бровь, расправила на груди чуть примявшийся белый покров и синюю ткань велона.

— Если виконтесса рассчитывает, что сомнительные прелести ее дочерей способны пленить Ленарда, она еще глупее, чем кажется.

От неожиданности — никогда сестра Мария-Луиза не была столь ядовито-откровенна — Эльга приоткрыла рот.

— Запомни, дитя, — в зеленых глазах блеснули лукавые искорки, — скромность платья не только демонстрирует обществу добродетельность женщины, но и подстегивает мужской интерес.

Мысль казалось здравой, но Эльга, не желая уступать, упрямо поджала губы.

— Но Ленард похвалил их наряды!

И прически, обстановку столовой и, вообще, дома, и мастерство поваров, впрочем, последнее, надо признать, заслуженно.

Поначалу, услышав, что они остановятся не на одном из этих ужасных постоялых дворов, а в особняке виконта Валлон, Эльга обрадовалась. Обрадовалась роскошной комнате, высоким прозрачным окнам, светлым обоям, узорчатым коврам и изящной мебели. Возможности посидеть перед прелестнейшим туалетным столиком и вытянуться, наконец, не на соломенном тюфяке, а на мягчайшей, нежнейшей перине.

Эльга так устала, что, хоть и собиралась прилечь всего на минутку, уснула, едва голова коснулась надушенной подушки. И пропустила ужин, отложив тем самым знакомство с хозяевами до завтрака. Впрочем, не одна она. Алана также осталась вечером в комнате, а утром, как и Эльга, стала мишенью для взглядов разряженных, точно на королевский бал, дам Валлон. И благо бы только смотрели. Нет же, надо было Жоржетте заявить с отвратительно самодовольным видом, что посвятить себя ордену — лучшее решение для девушек скромного сословия.