Слушая, Эльга молча кусала губы. Слова сестры Марии-Луизы входили под кожу терновыми колючками, а перед глазами отчетливо вставали одно за другим лица придворных дам и, наконец, презрительно поджатые губы Ее Величества. А ее глаза… Нет, лучше не думать. Нащупав дрожащими пальцами сапфировую розу, подаренную отцом на пятый день рождения, Эльга подняла взгляд и сказала она с уверенностью, которой, увы, не чувствовала:

— Я могу сделать ее камеристкой.

Кивок головы, покрытой синим велоном, мигом растопил холодный ком в горле, а чуть приподнятые уголки все еще ярких губ дали понять — Эльга решила правильно.

— И декольте, — начала она, воодушевленная молчаливой похвалой, в тот же миг лицо сестры Марии-Луизы стало суровым, точно лик святой Юнонии.

— Нет.

— Но если не шелк, а исмаэльский газ…

Эльга посмотрела с мольбой, а сестра Мария-Луиза вздохнула протяжно.

И согласилась!

А дальше все шло просто чудесно. У модистки виконтессы нашелся не только отрез премилого зеленого атласа и серебристый шелк, которые решено было пустить на рукава и нижнюю юбку, но и тот самый исмаэльский газ, за который судя по лицу сестры Марии-Луизы почтенная вдова заломила совершенно непомерную цену. И пока дородная женщина в платье желтого дамаста с черными бархатными вставками на рукавах и лифе и жестком от крахмала чепце подобострастно улыбалась монахине в простом синем хабите, портнихи снимали мерки. Они серыми тенями вились вокруг Эльги, восхищались ее волосами, статной фигурой, изящными кистями и ступнями, кожей нежной, точно цветочные лепестки. Совсем как раньше. И принимая эту похвалу, Эльга чувствовала себя прежней. Сильной. Значимой. Почти счастливой.

Она улыбалась своему отражению в маленьком, всего-то локоть высотой зеркале. Да, в монастыре ей разрешалось куда меньшее, но сейчас, в новой нательной рубашке из тончайшего белого льна, чьи ворот и рукава были отделаны лучшим лугарнским кружевом, в голубых шелковых чулках, расшитых вверху крохотными, с ноготь подснежниками, Эльга мыслями была уже дома. В своей гардеробной. У обожаемого, в человеческий рост, зеркала. Скоро. Уже совсем скоро! Она увидит море, опоясывающее Цитадель. Парк, который, как ни старалась Ее Величество, так и не удалось до конца превратить в идеально симметричный. Алые колонны и зеленых драконов беседки, подаренной королеве Хельтруде, императором побежденного Кайсана. Розарий Хильдегард и любимую лавочку, где Эльга готова была просиживать часами, если бы солнце и летящий дневной бриз не были беспощадны к ее белой коже. Но если взять шляпу, как те, что надевают для работы в полях крестьянки, не из соломы, конечно, а из чего-то более подходящего. И ленты. Перья. Возможно, брошь…

Эльга оглянулась на козетку, погребенную под отрезами разномастного полотна. И тут же, словно булавка, укололо чувство — она забыла. О чем-то, что собиралась сделать. И это точно было связано с отрезом вот того серо-голубого сатина. Эльга вздохнула. Обвела глазами комнату, стараясь подтолкнуть непослушную память. Модистка и портнихи окружили кровать и внимали указаниям сестры Марии-Луизы, а у окна…

— Алана, — позвала Эльга.

Алана, которая, оказывается, успела вернуться, подняла голову от книги.

— Подойди. Нет, стой, сначала возьми там, — она указала в сторону козетки, — серо-голубой сатин. Тот, поверх желтого атласа.

Вставала Алана медленно. Она положила книгу на стул, подошла к развалам ткани, подхватила атлас и с так раздражавшим еще несколько дней назад спокойствием направилась к Эльге. Гавиза всегда бросалась на зов стремительно, словно под нее внезапно вспыхивал костер.

— Не можете определиться с цветом подвязок? — спросила она, протягивая ткань.

И тон этот, безупречно вежливый, не придерешься, Эльгу тоже злил. И даже не тон, а то, что за ним, точно шип под листьями розы, пряталась насмешка. Однако с недавних пор Эльга начала находить странное удовольствие, когда на подобные замечания ей удавалось придумать остроумный ответ. Она моргнула, наморщила нос, но внутренний голос, к которому Эльга теперь все чаще прислушивалась, ничего такого не предложил. Только заметил, что о подвязках она и впрямь позабыла.

— Нет, — она оттолкнула протянутые к ней руки, — это для тебя.

Алана прищурилась и Эльге показалось, что во взгляде, устремленном на переливающуюся, точно морская раковина, ткань сверкнула досада. Но голос Аланы был по-прежнему спокоен.

— Для меня? Зачем?

— Потому что моей камеристке нужно красивое платье.

— Вашей… камеристке? — Алана изогнула темную бровь. — Не думаю, что устав ордена позволяет подобные вольности.

Вот опять она дразнит. И смотрит, странно, почти рассеянно, словно пытается разглядеть на совершенно гладкой ткани невидимый чужому глазу узор.

— Но мы ведь скоро приедем, — нетерпеливо бросила Эльга.

Алана подняла взгляд И вдруг положив сатин на лакированное дерево туалетного столика, принялась снимать покров.

— Да, — сказала она, набрасывая поверх хабита выбранную Эльгой ткань, — мы скоро приедем. И мне определенно нужно платье.

Вот только сатин, премилый и так ей шедший, Алана отвергла. Она вернулась к козетке и принялась ворошить отрезы, пока не извлекла из этой пестрой кучи кусок шерсти. Синей! Всего на несколько тонов темнее, чем монашеских хабит.

— Только не эту! — прошептала Эльга.

Сестра Мария-Луиза, модистка и швеи стояли в каких-то десяти шагах, а устраивать сцену при посторонних…

— Именно эту.

Алана довольно разгладила отвратительно синюю ткань.

— Но ты будешь выглядеть как…

— Сирота, которая вынуждена была искать приют в монастыре? — поверх шерсти лег, белый, как покров послушницы, лен. — Хорошо. Очень хорошо.

Она отказалась от валика, который придал бы платью должную пышность, и юбку нижнюю захотела всего одну. Простые рукава на шнуровке и декольте прикрыть вставкой из белого… Шелка, тут Эльге все же удалось настоять на своем.

Она смотрела, как швея с усталым бледным лицом и узловатыми, точно старые ветки, пальцами записывает указания и мерки Аланы, и искренне недоумевала, зачем уродовать себя таким ужасно скучным платьем? Да, третьему сословию не положено носить парчу. Бархат, драгоценные камни и золотую нить, но есть ведь тот же сатин… Нет, обязательно нужно поговорить с Аланой, объяснить, что при дворе нельзя выглядеть так, словно ты собралась…

Эльга попыталась вспомнить, куда обычно ходят простые женщины. В храм. Больницу, которую она терпеть не могла, так ужасно там пахло. На рынок? Да! Так она Алане и скажет: «При дворе нельзя выглядеть так, словно ты собралась на рынок!”

Ушли портнихи, унесли с собой платье — напоследок Эльга на него даже не глянула, так задумалась — и ткани, ленты, тесьму и кружева. Модистка, жужжа, словно большой шелково-бархатный шмель, сделала последний круг и тоже покинула комнату. Алана