Неприятно, должно быть, услышать подобное, но у меня такое ощущение, что эту женщину мало что может встревожить.

– И мне очень хотелось бы выяснить, чем он мог быть болен.

– Он покончил с собой потому, что был болен?

– Я даже этого не знаю.

Медсестра смотрит на меня, потом на карточку, потом снова на меня.

– Не могли бы вы немного подождать здесь, пожалуйста?

Сказав это, она уходит в кабинет. Я остаюсь там и жду, как ребенок, которому велели сидеть смирно.

* * *

– Миякэ-сан? Это было десять лет назад, так что я не могу сказать, что хорошо его помню, но да, у меня есть кое-какие воспоминания.

Врачу, который сидит напротив меня, с одинаковым успехом может быть и пятьдесят, и семьдесят лет. Его коротко подстриженные волосы совершенно белые, на лице нет ни характерных для возраста припухлостей, ни складок, ни проступающих сеточек сосудов, а морщины выглядят так, словно они появились не от времени, а скорее были вырезаны на нем. У него острый пронизывающий взгляд и прямая, как шомпол, спина. Единственное, что кажется в нем расслабленным и спокойным, – это его голос. От него, как и от медсестры, возникает такое ощущение, будто он робот.

Сейчас середина рабочего дня, но мы сидим в смотровой и беседуем, и мне остается только гадать, не нарушаю ли я график осмотров и не мешаю ли пациентам, – или же, если клиентов в клинике в данный момент нет, не может ли это быть нарушением какого-нибудь закона или статута об оказании медицинских услуг. Я неуверенно пожимаю плечами, и врач говорит: «В клинике сейчас обеденный перерыв», как будто он прочитал мои мысли, увидев их сквозь черепную коробку, или еще каким-то образом уловил мои опасения.

Я чувствую, как его взгляд скользит по мне, словно давление ультразвукового аппарата.

– Действительно, сходство заметно. Глядя на вас, я вспоминаю вашего отца.

– Он был здесь пациентом? Или приходил сюда по работе?

Врач пристально смотрит на меня, как будто собирается сообщить, что у меня серьезное заболевание. Под его взглядом я начинаю нервничать.

– По работе?

– Он ведь занимался продажами в компании, производящей канцелярские товары.

– Ах да, я понимаю. По этой работе.

– «Эта работа»?.. Эм, да… менеджер по продажам. – Я смотрю на его стол, чтобы увидеть, нет ли на нем каких-нибудь канцелярских принадлежностей, которые производит папина компания.

– Ваш отец был здесь пациентом.

– Чем он болел?

– Я не имею права обсуждать подобные вещи, но могу сказать вам, что его заболевание было не очень серьезным. Из тех, при которых прописывают обычные препараты для лечения головной боли или расстройства желудка.

Я и раньше не был вполне уверен в том, что папа покончил с собой из-за серьезной болезни, с которой он больше не мог мириться, но теперь, кажется, могу с полной уверенностью исключить этот вариант.

– Мне просто стало интересно, потому что ваша клиника не располагается поблизости ни от того места, где он работал, ни от нашего дома… Поэтому мне не очень понятно, зачем ему понадобилось приходить именно сюда.

– И по какой причине вы решили заняться этим именно сейчас? – холодно спрашивает врач. Такое ощущение, что он ругает меня за то, что я слишком долго не обращал внимания на свои симптомы и позволил заболеванию усугубиться, прежде чем обратился за медицинской помощью.

– Я случайно наткнулся на эту карточку с напоминанием о встрече. Это просто показалось мне странным – у него была назначена встреча с врачом здесь на следующий день после его смерти, так что…

«Так что» – что? Что я пытаюсь сказать? Это ведь не похоже на то, что я здесь на экскурсии по памятным местам моего покойного отца.

Врач пристально на меня смотрит. Такое чувство, что он вот-вот спросит: «Есть ли еще что-нибудь, что вас беспокоит?» Но все, что он говорит, – это…

– Я должен поблагодарить вас. Ничего подобного в моей практике раньше не случалось. Это довольно примечательно. – Он говорит так, как мог бы сказать исследователь, но в его прохладном тоне нет ни любопытства, ни азарта, которые движут желанием проводить исследования.

Я встаю и направляюсь к выходу из смотровой, когда врач вдруг окликает меня:

– Подождите минутку, пожалуйста. – Он делает шаг в мою сторону. – Ваш отец когда-нибудь что-нибудь вам рассказывал?

– «Что-нибудь»?

Папа вырастил меня, так что да, разумеется, он много чего мне рассказывал. Хотя главным образом это были его жалобы на маму… даже не жалобы, а тихое ворчание. Однако я практически уверен, что это вовсе не то, о чем спрашивает врач.

– Десять лет назад, или около того, ваш отец сказал мне, что у него есть кое-что, что он хотел бы передать своему сыну.

– Он хотел мне что-то передать?

– Но если вы не имеете об этом представления, то, возможно, я ошибаюсь.

Я выхожу из смотровой. Приемный покой пуст и освещен каким-то тусклым мертвенным светом. Это заставляет меня задуматься, действительно ли эта частная клиника принимает пациентов.

На мгновение я задумываюсь, не должен ли что-то оплатить, но женщина за стойкой регистрации занята просматриванием каких-то документов, поэтому я просто киваю ей головой, бормочу «спасибо», а затем покидаю клинику.

Только когда я спускаюсь на лифте, меня вдруг осеняет, что врач не спросил, умер ли папа от болезни или в результате несчастного случая. Я вообще упоминал ему причину?

4

– Почему именно сейчас, так внезапно?

– Внезапно? Прошло уже десять лет, – отвечая, я понимаю, что мама на самом деле имеет в виду: я вдруг принялся перебирать вещи, к которым никто не прикасался в течение последних десяти лет.

Сейчас выходные, и я в родительском доме, обыскиваю папину комнату в поисках хоть какой-нибудь зацепки, хоть какого-нибудь намека на то, о чем он, возможно, думал тогда. Думал ли он о смерти? Или, может быть, найдется свидетельство того, что он не думал о смерти…

Я придумываю для мамы какое-то расплывчатое оправдание.

– После того, как я на днях поговорил с этим Танабэ, мне просто захотелось прибраться в папиной комнате.

Она отвечает мне, что за последние десять лет ни разу туда не заходила.

Мы называли ее «папиной комнатой», но, в сущности, это просто гардеробная, которую немного переделали во время ремонта.

Я вспоминаю, как это было, и меня охватывает ностальгия.

Кажется, я тогда учился в средней школе, и папа вдруг начал говорить о том, что ему нужно личное пространство. «Я просто мечтаю о собственной комнате». Он был очень взволнован этим. Он сказал, что