Я имею в виду, что у нас здесь – колония-поселение для осужденных из того, иного мира, и каждый, кого ты видишь вокруг – не важно, женщина то или мужчина, стар или млад, – однажды уже покончил с собой.

Взгляни на первого встречного, кто предстанет перед тобой, и ответь: не прячется ли в его лице, хоть в одной крохотной черте его лица, признание в пособничестве преступлению? (Возможно, оно скрывается в носу, в уголках губ, на лбу, но чаще всего – в глазах.) Сегодня утром там, снаружи, я не встретил ни одного человека, у которого бы ее не было. Даже у самых красивых людей я ее видел.

Даже у детей. Была одна компания на пляже. Я стоял и глядел. Дети лет по шесть-семь, и почти у каждого уже были какие-то первые признаки желчности, коварства или вины (главным образом, вины).

Сон. Какой еще сон? В эту обитель семяизвержения не спать приходят. Полвторого ночи, а вокруг бурлит жизнь. Каждый миг где-то лязгает дверь. Двадцать четыре часа в сутки – беготня в коридорах и звуки сдавленного смеха (над чем это они так смеются?). Все бы отдал, чтобы повстречать одного из них, схватить за горло и держать, пока не признается, где это все происходит.

Где номера с джакузи, зеркалами в потолке и круглыми кроватями. Утром, выходя на улицу, я впервые увидел парочку «постояльцев» гостиницы. Они спускались со мной в лифте. Мы старались не смотреть друг другу в глаза. Мужчина и женщина, кстати говоря, довольно пожилые. Туристы. Они выглядели так «солидно», что я им почти поверил.

А сколько времени минуло у вас, на планете Земля?

Больше не выйду из комнаты. Я обратил внимание, что снаружи становлюсь куда более нервным, а здесь, как видно, уже привык. Меня даже совсем не заботит, что творится там, за закрытыми дверьми (довольно банальные вещи, как мне представляется). Странно, как можно проводить время совершенно без движения. Задремлю. Проснусь. Покурю, напишу тебе пару слов. Засну. И так проходит десять часов.

Мысли, когда они не спотыкаются о мысли других людей, способны вмиг умчаться на край света. Вылететь из головы и тут же вернуться.

Но и эти звуки в последнее время притихли. Все немного тускло, безразлично. Даже голода не чувствую.

Иногда мне нужно буквально вплотную прижиматься к стене, чтобы разобрать твой миниатюрный почерк. Ты бы видела, как я расхаживаю вдоль и поперек стен.

А если бы я позвонил, ты бы осмелилась приехать сюда? В такое место? (Моя хорошая девочка с лицом словно из пятидесятых годов. Я бы с тобой так не поступил.)

По всей видимости, я снова уснул ненадолго. Проснулся с сильным сердцебиением. Три часа ночи, а справа, в одном из дальних номеров, свершается настоящая вакханалия (отсюда это похоже на барабанную дробь или стук поршней, звук совершенно механический). Ты была со мной все время, пока я не заснул. Я привел тебя сюда. Лежал и разговаривал с тобой вслух. Мы вели беседу (не помню, о чем). Всякий раз, озвучивая тебя, я немного приходил в чувство. Полночи ты горела во мне, как свеча.

По моему телу, по кровотоку, движется маленькая, сосредоточенная сущность. Большую часть времени я о ней не задумываюсь. Большую часть времени я вообще ни о чем не думаю. Но всякий раз, минуя сердце, она распахивает глаза и произносит твоим голосом: «Яир?»

Согласно моим расчетам, завтра или послезавтра я узнаю, заразился ли свинкой. И вот что странно: меня это не сильно волнует, ей-богу. Большую часть времени я вообще не задумываюсь, по какой причине здесь оказался. Если бы кто-нибудь спросил, как я сюда попал, мне пришлось бы напрячься, чтобы вспомнить.

Почему я здесь?

Потому что мне нужно завершить кое-какое важное дело.

Какое дело?

Не знаю. Когда случится – узнаю.

А что пока? Будешь целыми днями валяться на кровати?

Да. Что поделать.

Я сплю в одной кровати с Майей. Она будит меня и показывает, что между нами лежит малюсенькая женщина, величиной с орех. Но женщина. Я тут же начинаю оправдываться: она не моя! Я вообще с ней незнаком! А Майя произносит без злости, даже с состраданием: «Но взгляни, как вы с ней похожи».

Может, в оставшиеся дни начну вести дневник, чтобы как-то занять время? «Мой дорогой дневник», – назвала ты меня недавно.

Если приду немного в себя, может, вечером выйду пройтись. Я заслужил небольшой отгул из своей монастырской обители, тебе так не кажется? (И какое мне вообще дело, что тебе там кажется?!)

Иногда я чувствую себя полным идиотом оттого, что не использовал эту неделю по назначению. По сути, совершенно непонятно, что мешает мне гульнуть на всю катушку? Кому я тут чем-то обязан?

С другой стороны, даже дойти до туалета для меня – целое дело.

Если я действительно заразился —

Думаешь, я могу еще что-то предпринять в оставшиеся дни, чтобы спасти хотя бы частицу себя? А что бы сделала ты, узнай, что тебе осталась всего одна неделя до того момента, как ты заболеешь болезнью с такими серьезными осложнениями?

Я хочу сказать, можно ли, к примеру, надеяться (просто интеллектуальная забава потенциального импотента), что новая нежданная любовь способна выцепить меня из когтей этой болезни? Или хотя бы вынудить ее немного отступить?

Нет, в тебя я влюбиться не смогу, это очевидно. И вообще, какая любовь может быть между нами? Я хочу сказать – то, что есть между нами, уже чересчур для простой любви. Не подумай, что я насмехаюсь. Просто чувствую, что нам и так слишком тесно, мы уже не умещаемся в этом слове – «любовь». Поправь меня, если я неправ.

Поправь меня.

Эти, за стенкой, просто-таки издеваются друг над другом. Уверен, что слышал удары ремня. И так уже несколько часов. При этом ни единого крика. Будто лупят друг друга в полнейшем безмолвии, и лишь я съеживаюсь от каждого шлепка. Никак не могу свыкнуться, каждый новый удар для меня – как первый. На чем мы остановились? Последняя написанная мною страница упала, пойди теперь отыщи ее в этой куче. Я почти ничего не ел с тех самых пор, как приехал сюда. В предыдущие годы обязательно устраивал себе пышные застолья. Неотъемлемая часть моего отпуска. Еда – тоже друг человека. Странно, но я совсем не голоден, лишь чуточку ослаб. Немного пошатывает. Это даже приятно, но если резко встаю, то чувствую головокружение. Поэтому стараюсь не подниматься. По сути, со вчерашнего (или с позавчерашнего?) дня я почти все время лежу в кровати, со мной блокнот и ручка. Проснусь, напишу несколько строк, засну. Возможно, пока я сплю, надо мной проводят какую-нибудь страшную операцию. Ну и ладно.

В окне напротив, над бильярдной, очень молодая пара японцев, парень и девушка. Без занавески, с открытым окном, они уже целый час занимаются любовью. Это так красиво, что даже не возбуждает.

Я лежу в темноте и смотрю. Они сильно влюблены, и нет места на коже, которого бы они не поцеловали друг у друга. Лишь бы продолжали, потому что шум вокруг утих.

Вдруг вспомнил. Срочно! Хочу вручить тебе один снимок. Проблеск воспоминаний. Ни о чем не спрашивай. Маленький, миловидный мальчуган с короткой стрижкой. Только взгляни на его лицо. Сколько всего оно выражает. Он все время прыгает, что-то лепечет, машет руками. Немного напоминает мартышку. На этом снимке ему лет пять, и на его головке лежит тонкая женская рука, но не обращай на нее внимания.