Так мы с ним и дрались, не причиняя друг другу особого ущерба, падая от собственных ударов, постепенно вообще отдаляясь друг от друга, но не прекращая молотить руками по воздуху. Машин почти не было, прохожих тоже. Мальчик лет десяти стоял, наблюдая за нами с живым интересом, и курил. Лицо моего противника я видел в непрестанном мерцании желтого сигнала светофора – перекошенное, с полузакрытыми глазами. Он сражался со мной не на жизнь, а на смерть. Пойди догадайся, за кого он меня принял. Так продолжалось до тех пор, пока я не угодил ему в какое-то больное место. Тогда он вдруг зашелся диким криком боли, словно маленький щенок. Я никогда не слышал такого крика от взрослого человека. Он упал и скорчился от боли. Я быстренько смылся оттуда, а во дворе дома меня вывернуло наизнанку. Всю ночь я боялся, что он умер или еще чего.

Наутро, сразу после восхода, я вернулся туда. Его нигде не было видно. Я постоял пару минут. Казался себе котом, который стоит и обнюхивает место, где задавили другого кота.

Мириам.

Ничего.

Есть и утешения: утром на улице Бен-Иегуды молодая женщина бежала за автобусом. Она успела заскочить внутрь через заднюю дверь, водитель тронулся, но одна ее туфля упала на дорогу… Проходивший мимо паренек поднял туфлю и, не долго думая, со всей силы погнался за автобусом. На мгновение я растерялся, но тут же пришел в себя, поймал такси (не думая о том, что у меня почти не осталось денег) и крикнул водителю, чтобы ехал за парнем. А он, между прочим, мчался, как хищный зверь, будто от этой погони зависела его жизнь, бежал в толпе, высоко подняв черную лаковую туфлю. Лишь по прошествии нескольких долгих минут нам удалось его догнать, и я крикнул ему, чтобы прыгал к нам. Он сразу все смекнул, на ходу вскочил внутрь, и мы еще несколько минут преследовали автобус. Он сел рядом со мной, даже не взглянув на меня. Туфля заполнила такси своим присутствием, и водитель тоже включился в игру: мы петляли на опасных виражах, рискуя жизнями, настоящая погоня, как в кино. Наконец автобус остановился у площади Атарим, и нам удалось его обогнать. Парень выскочил из машины, вбежал в автобус, и я видел, как он протиснулся между пассажирами, как вручил ей туфлю. Автобус уехал.

Прослушав несколько десятков раз, как люди трахаются в полуметре от меня, я перестал от этого возбуждаться. Вначале – да, случалось, даже помимо воли. От одних только вздохов. Они раздаются тут со всех сторон по двадцать четыре часа в сутки. Иногда я продолжаю слышать их и после того, как люди замолкают (так я целый день продолжал слышать плач Идо после того, как оставлял его в саду).

А теперь – все. Видимо, привык. Приучаю себя мыслить оптимистично: уже два с половиной дня я живу в гигантском машинном отделении, где царит шум, устойчивый ритм и непрестанно нарастающий скрежет поршней. И постоянные выбросы пара. В следующее мгновение все повторяется в другой комнате. Иногда мне кажется, что все комнаты надо мной и с обеих сторон сотрясаются одновременно. Все дрожит, скрипят кровати в комнатах, мужчины стонут, а девушки, каждая в свой черед, заходятся притворными криками.

Самое странное, что, не считая хозяина гостиницы, я до сих пор не встретил здесь ни единой живой души. Каждый раз, когда я выхожу из комнаты, место кажется мне пустым и заброшенным.

Если когда-нибудь нам случится переспать, будем заниматься любовью медленно-медленно, как сквозь сон. Я вижу это как сейчас: два эмбриона в замедленном действии ощупывают друг друга с закрытыми глазами.

Мириам, я работал всю ночь. Почувствовал, что должен хоть немного побороться за себя (или хотя бы с достоинством представлять твою сторону в борьбе за себя). Нельзя же сдаваться вот так просто, без боя, а звуки вокруг постепенно начинают сводить меня с ума. Я приклеил на стены твои письма. Каторжный труд. И представить не мог, сколько всего ты мне написала. Интересно, что бы ты почувствовала, если бы оказалась здесь.

Я выжат как лимон, голова идет кругом, до смерти хочу спать, но все время улыбаюсь как идиот.

(О сне приходится только мечтать…) Энергия внезапно бьет ключом. Чувство, что стены шепчут твоим голосом.

Комната сейчас сбивает меня с толку и полна движения. У меня кружится голова, когда я оглядываюсь по сторонам. Это напоминало составление гигантского кроссворда (который дает определение своему составителю). Вначале я старался не разлучать между собой страницы из одного семейства, но вскоре отчаялся, и в итоге все смешалось. В последний час я уже клеил их как попало. Создавал гибриды. Встречи вслепую. Не важно. Есть у тебя это качество, систематичность, и во всем, что ты пишешь, присутствует та или иная связь. Каждое письмо продолжает непрекращающуюся беседу.

Теперь я тоже могу создать свою собственную лотерею. Ходить по кровати с закрытыми глазами и открывать их, наугад выбирая фразу: «…и я до сих пор помню физическое ощущение ужаса, который заползал в меня, наполнял целиком и затвердевал в том самом месте, где прежде жила радость. Ужас, что все хорошее, что только есть во мне, не достанется никому, никогда никому не понадобится. И какой во мне смысл?

(Я сделал еще один круг. И вытащил тот же самый лист!)

«…я уже начала подозревать, что «эта вещь» вообще не предназначена для того, чтобы один человек передавал ее другому, и что всем остальным этот страшный секрет давно известен; может быть, это и позволяет им «жить» – в смысле «жить». Находить себе партнера. И вместе рисовать дом с трубой на крыше. Быть «благоразумными любовниками» из стихотворения Натана Заха[30]: