– Тогда ему придется заиметь их с другой женщиной.

– Он богат. Он захочет иметь законного наследника, семейные фотографии и эти нелепые рождественские открытки с изображениями своих пухлых орущих младенцев в виде херувимов. Он захочет…

– Мы узнаем, чего он захочет, только когда я спрошу его об этом, – отвечает Лиана в двадцатый раз, хотя ей кажется, что это уже пятидесятый.

– А какая роль в этом удобном сценарии отведена мне? – фыркает Кумико. – Роль няни ваших детей?

– О, не драматизируй. – Ана ни за что не призналась бы в этом, но от мыслей о работе в ночную смену в «Теско» (ее пригласили на собеседование в следующую субботу), чтобы платить за трехлетнее обучение в «Слейде», и от мыслей о том, что она сможет закончить учебу без долгов, у нее сладко кружится голова. – Это будет не так уж плохо. И ничего не изменит.

– Если ты так думаешь, – рявкает девушка, – то ты самая наивная идиотка во всем Лондоне!

– Доверься мне, – говорит Лиана, желая поскорее прекратить этот спор, в котором нельзя победить. – Важно только одно – его согласие на платонические отношения. Я не стану с ним спать, не стану даже с ним целоваться, это я тебе обещаю.

– Очень на это надеюсь.

Ана вздыхает, думая о Черной птице и о том, насколько по-иному пошел бы этот разговор, если бы у нее были смекалка и решительность ее героини. Что же случилось с ее решимостью перестать быть бледной тенью себя самой и стать храброй, не ведать страха? Лиана никак не может притвориться, будто не страшится потерять Кумико.

– Быть может, это будет не так уж плохо. Это… всего лишь возможность, только и всего.

– Да, ты все время себе это твердишь, – говорит Кумико. – Скоро увидишь, что будет на самом деле.

– Но пока нам еще рано об этом беспокоиться, не так ли? – отвечает Лиана. – Он еще ни на что не согласился. – Она не стала говорить ни о своем разговоре со священником, ни о том, что голос велел ей отыскать ее сестер. Она хочет это сделать, но сейчас ее возлюбленная не в том настроении, чтобы воспринять такое.

Кумико качает головой.

– Ты играешь с огнем, Ана.

– Я могу с ним справиться.

– Ты все время это твердишь.

4.58 пополудни – Беа

Беа сидит в университетской библиотеке напротив Вэли, уткнувшегося в Tractatus Logico-Philosophicus[48], в то время как сама изучает Principles of Social Reconstruction[49] Бертрана Рассела.

– О боже! – Беа с силой хлопает ладонью по столу, затем у нее делается немного сконфуженный вид. – Извините, – шипит она, обращаясь не только к Вэли, но и к самой библиотеке. – Извините.

К счастью, здесь сейчас нет никого, кроме них двоих, хотя библиотекарь и устремляет на девушку сердитый предостерегающий взгляд.

– Зачем ты это сделала? – шепчет Вэли.

Беа, посмотрев на библиотекаря, наклоняется над столом.

– Бертран Рассел гребаный гений, – шепчет она. – Если бы он был сейчас жив, я бы… Ты когда-нибудь трахался с кем-то просто потому, что этот человек так умен, что от восхищения у тебя срывает крышу?

Вэли также предостерегающе смотрит на Беа, хотя его взгляд и не сердит.

– По-моему, здесь такие рассуждения неуместны.

– Это почему? Кого я могу оскорбить? – шипит она. – Ведь кроме тебя тут никого нет.

Парень пожимает плечами:

– Наверное, потому, что святость храма надо уважать.

– О чем ты? – Беа хмурит брови. – Какой тут храм?

Вэли кивком показывает на стоящие со всех сторон от них огромные книжные стеллажи, словно давая понять, что книги – это прихожане, сидящие на скамьях.

– Это верно, – соглашается Беа, чуть заметно кивнув. – Извини. Но с чего это ты вдруг заделался таким пуританином? Что плохого в том, чтобы время от времени трахаться?

Она глядит на Вэла, который с еще более сосредоточенным видом уткнулся в Tractatus Logico-Philosophicus. При этом выражение лица у него такое, будто он пытается постичь какой-то особенно сложный философский постулат.

– О господи! – Вздыхает девушка. – Я поняла. Ты девственник.

Он не отрывает глаз от страницы.

– Так оно и есть, – не унимается Беа. – Верно?

Вэли поднимает глаза и пытается смотреть смело, но под ее орлиным взглядом быстро никнет, смиренно пожимая плечами.

– О, Вэл, надо попытаться это исправить.

Парнишка пытается улыбнуться, но вид у него унылый. Беа хмурится. По его пухлому бородатому лицу она читает ясно, как в книге. Бертран Рассел гребаный гений, а Вэли никогда не целовался.

– Да ну? – говорит Беа. – Ни с кем и никогда? Ни минета, ничего вообще?

Он закрывает книгу Витгенштейна, пытаясь небрежно пожать плечами, но это у него получается плохо.

Беа вздыхает.

– Бог ты мой, Вэл, стоит мне только подумать, что ты дошел до предела и более жалким быть нельзя, как ты заходишь еще дальше – опять и опять.

6.26 пополудни – Скарлет

Купив в супермаркете рыбный пирог, чтобы накормить бабушку, Скарлет заходит в кафе и останавливается. Из кухни доносится музыка. И смех. Поспешно пройдя по скрипучим половицам, девушка застывает в дверях.

В кухне Эсме танцует вальс в паре с Уолтом. Он что-то шепчет ей на ухо, и она хихикает. По радио Бесси Смит поет Backwater Blues. Скарлет знает каждое слово этой песни, как и слова всех песен Бесси Смит. Она была воспитана на Бесси Смит, Элле Фицджеральд, Нине Симон… И сейчас, видя свою бабушку счастливой, беззаботной и снова похожей на саму себя, Скарлет испытывает несказанную радость.

– Привет, босс, – говорит Уолт, когда она входит в кухню. – Ты никогда не рассказывала мне, что твоя бабушка так легка на ногу.

– Да, она всегда была такой, – отвечает Скарлет, гадая, почему он еще тут, ведь своенравная посудомоечная машина наконец-то заработала, хоть для этого и потребовалась куча денег, а все полки уже установлены на свои места. – Это она научила меня всему, что я знаю.

– В самом деле? – Уолт быстро наклоняет Эсме назад, и она опять хихикает. – Тогда станцуй со мной следующий танец.

– О, нет. – Скарлет качает головой. – Нет, из нас двоих хорошо танцует только она.

Уолт улыбается и протягивает руку.