Склоняюсь к уху Зины:

– Мансурова – это кто?

– Это я, – отвечают, – очередной муж наградил азиатской фамилией… Слушай, чего он гонит?! Окошки проделывали с решетками! А сами?! Эти наши камеры – те же самые окошки! И они пялятся на нас, как та деревенщина!

Опять раздается стук указки.

– Голубева с Мансуровой! Прекратите разговоры!

Публика уже поглядывает на нас с осуждением, так что приходится замолкнуть и внимать страшилкам, которые живописует главрач. Оказывается, надзиратели в таких местах заставляли умалишенных проделывать танцевальные па или акробатические трюки – достаточно было нескольких ударов хлыста. И в дальнейшем обращение с больными оставляло желать: заточали в приюты, где сплошная антисанитария, а бывало, отдавали хозяевам, что использовали больных на самых тяжелых работах как вьючных животных. За ослушание – жесточайшие наказания, тут самые буйные становились покорными как овечки. А смирительные рубашки? На экране возникает человек в серой робе, будто в коконе. Пришедшие переглядываются, качая головами, мол, какой ужас! Меня же от созерцания этой жути начинает колбасить.

Почему-то представляется, как в кабинет доктора Карлова выстраивается очередь из желающих понаблюдать за психами. На входе дежурит медсестра, у нее в руках кассовый аппарат.

– Сколько стоит? Один пенни. Ах, не имеете в наличии?! Тогда надо посоветоваться…

Она скрывается в кабинете, чтобы вскоре выйти и объявить: «Зрелище стоит тысячу рублей!» В очереди возмущение: «По какому обменному курсу считаете?! Это нечестно!» Но охота пуще неволи, так что соглашаются и входят по одному, чтобы удобно расположиться рядом с главврачом, как в кинотеатре (разве что попкорна не дают). «Ну, чего-с изволите? Хотите посмотреть, как психопатка Голубева пытается спрятаться от страшного мира под синтепоновым одеялом? Или как рыщет по палате сумасшедшая Мансурова? Если хотите, можно одновременно читать историю болезни, Мансурова кучу всего наговорила! Это же натуральный детектив: сначала американский муж хотел ее СПИДом заразить, потом наш, то есть азиатский!.. Ах, вы бы почитали то, что наговорила Майя?! Пожалуйста, вот блокнотик Игоря Львовича, мастера трепанации. Специалист высочайшего класса, доложу вам, вынимает из мозга пациента то, что маме родной не расскажут, да что там – под пытками не признаются! А вот ему во всем признаются, причем без особых усилий со стороны мастера».

– Хочется саму трепанацию наблюдать, – говорит гость.

– Ну, тогда одним пенни… То есть одной тысячей не отделаетесь! Это зрелище стоит дороже!

– Плачу любые деньги.

– Любые – это хорошо! А то тут некоторые родственники, вроде мамаши Голубевой, все время недовольство высказывают! Якобы много берем! А разве это много? По-божески, честно скажу! В общем, заходите завтра, будет очередной сеанс трепанации. А пока – прошу наружу, там тоже будет кое-что интересное!

Гостя вместе с другими желающими выводят на улицу и ведут к заднему фасаду, обращенному к теннисному корту. Туда же подгоняют народонаселение понтовой больницы. По красноватому гаревому покрытию, усеянному желтыми листьями, уже расхаживает усатый санитар с хлыстом в руках. «Ну? Кто первый?» За сетчатое ограждение впихивают Зину, и тут же щелкает хлыст. «А ну-ка, делай мостик!» Ругаясь и плюясь, Зина встает на мост, но, не удержавшись, падает. Еще щелк хлыста: «Сальто-мортале давай!» – «Ах, чтоб тебя…» – досадует неумелая акробатка, но делать нечего – исполняет с грехом пополам, утыкаясь носом в гаревое покрытие.

– Теперь танцуй!

– Нетушки! – противится Зина, отряхивая изгвазданный спортивный костюм. – Не умею я танцевать! Умеет психопатка Голубева, ее приглашайте!

– Ах, Голубева?! Тогда давайте сюда Майю!

Меня подталкивают внутрь, я упираюсь, но чувствую, что обречена. Неожиданно над ухом произносят:

– Блин, курить хочется… Когда кончится эта байда?!

Еще не выйдя из транса, молчу. Прочь, нахлынувшая греза, у нас все замечательно, как утверждает Эдуард Борисович. У нас прекрасные условия (кадр, где показан коридор нашей лечебницы), отличное питание (кадр столовой), замечательные врачи (показаны лекари в белых халатах). Далее раздаются аплодисменты, причем особенно рьяно хлопают родственники, коим зрелище и предназначено. Сравните, идиоты, прошлое и настоящее, почувствуйте разницу и больше не задавайте глупых вопросов кассиру, взимающему с вас законную плату.

На следующий день в кабинете арт-терапии приступаем к ваянию портрета. Хозяйка кабинета не возражает, более того – охотно понаблюдает за творческим процессом. Однако Зина против наблюдателей; да и я, если честно.

– Что ж, как хотите.

Поджав губы, арт-терапевтка удаляется, наверное, жаловаться главврачу. Но нас не выгоняет, и вскоре я усаживаю модель поудобнее, чтобы свет от окна правильно падал, сама же пристраиваюсь с планшетом на подоконник. Первый набросок делаю за пять минут, что радует (не утратила навыков!). Лицо продолговатое, с резко выступающими скулами, глаза большие, далеко отстоящие друг от друга, прическа – висящие пакли. Почему-то Зина не хочет мыть голову; только мне все равно, я просто должна правдиво отобразить того, кто передо мной. А кто передо мной? Вот вопрос!

Внезапно понимаю, что ничего не понимаю, то есть позирующая молодая женщина – полная загадка! Я даже имя на время забываю, настолько незнакомой предстает модель. «Нет, нет! – говорю себе. – Ты все помнишь, ее зовут Зина! У нее была куча мужей, ее хотели заразить, и она первая пошла с тобой на контакт. Значит, она хороший человек!» Но я сама не верю своим доводам, я пугаюсь этой Зины, которую не в силах понять!

– Может, прервемся? – говорю подрагивающим голосом.

– А давай! – соглашается модель и убегает на перекур.

Пока она отсутствует, пытаюсь взять себя в руки. Я знаю: портрет следует писать с душой, нужно проникнуть в того, кого взялся изображать. И не просто знаю – я это умею! Я же моментально ухватывала характеры, мои прототипы были если не прочитанными, то – открытыми книгами, что читались без труда!

Но лишь появляется Зина, как воображаемая книга тут же захлопывается. Я не могу прочесть ни строчки, то есть не могу войти в чужую душу. Или не могу выйти из своей души? Да, это правильнее: я по-прежнему ракушка, закрывшаяся от всех и вся, я чертов астероид! Мы обе астероиды, одинокие странницы в человеческой Вселенной, и наше общение – пародия, иллюзия, очередная «майя»!

Когда признаюсь, что не могу выполнить обещанное, Зина вздыхает.

– Жалко, меня еще никто не рисовал… – она указывает на шрамы. – А это у тебя что?

В процессе работы я засучила рукава (дура!), теперь натягиваю их обратно.

– Так, ерунда…

– Суицидница, что ли?

– Почему?! Никакая я не суицидница!

– Да ладно, не парься. Я тоже пробовала: таблетками травилась, потом газом… Но выжила, как видишь!

* * *

Донести мои переживания до Львовича непросто, хоть он