стирает черты с бюстов и скульптур, рвет на мелкие части рисунки, что нас, по идее, не должно расстраивать. Наши портреты в любом случае закончены, они отделились от нас; и все же мы расстраиваемся, мучаемся, правда, теперь по-другому. Мы вообще можем уехать, тут нечего больше делать, но вот – не уезжаем, будто осталось какое-то неисполненное дело. Катя с Артемом Валерьевичем нас не подгоняют, ждут; и мы с Максимом ждем, чтобы однажды оказаться в мастерской, куда Ольга перенесла телевизор с кухни. Туда приглашают постаревшего волшебника и включают фильм, где он главный герой.

– Ну что ты отворачиваешься? – вопрошает Ольга. – Это же ты! Посмотри, как у тебя горят глаза! Как смело наносятся мазки на холст, как мастерски лепятся бюсты! А это что?! Мама дорогая, искрится воздух, в нем звездочки вспыхивают! Да это же настоящее чудо! Это – зеркало, в которое ты должен вглядеться и вспомнить себя! Ну же, вспоминай!

Нужно обязательно раскачать пребывающего в ступоре человека, иначе одиночество его сожрет, утащит в бездну! Но одной Ольге не справиться, это видно. И хотя нет уверенности, что сможем помочь (сами едва встали на ноги!), мы с Максимом, не сговариваясь, предлагаем помощь.

– Не боитесь? – спрашивает она.

– Боимся, – отвечаем, – но как иначе?

Мы не знаем, откуда это желание отдавать, – откуда-то берется. А значит, наш волшебник не одинок, ведь есть та, кто будет жать кнопки на плейере, включать фильмы про лучшую пору жизни, а затем ваять портрет, благо в заготовках недостатка нет. А еще есть мы, в каком-то смысле – его создания, которые помогут раскрасить неподвижное тусклое лицо, чем и начинаем заниматься. Вместе с Ольгой мы усаживаемся напротив большого зеркала и работаем, каждый на своем участке. Аморфная пластилиновая масса не сразу, но оживает, в ней постепенно проглядывают человеческие черты. Пока это лишь намек, набросок, робкий пунктир маршрута, по которому волшебник вернется к себе настоящему. А чтобы не отклоняться от него, мы раскрасим его лицо, устроим ему карнавал! Мы выберем самые солнечные краски, чтобы лицо засияло, а потухшие глаза вспыхнули вновь! На карнавале все старое, больное, ненужное отменяется, и человек обретает новый облик…

Ковач задремывает, и Ольга хлещет по пластилиновым щекам: не спать! Тот открывает глаза, и лихорадочная работа опять продолжается.

– Давайте-давайте, нельзя останавливаться! – подгоняют нас. Одной рукой продолжая лепку, другой она выхватывает из стопки лист и читает вслух:

– Тогда Иаков уверился в том, что Иосифа действительно нет, он мертв. Осознав, что брат окончательно для него потерян, Иаков стал его лепить. Это был жест отчаяния, он хотел воссоздать глиняную копию брата, вложив в статую все воображение, все свои силы… Ты помнишь это?! Помнишь, что прилетел ангел?! И сюда прилетит!

Мы вытащим тебя, волшебник. Ты избавишься от боли и страха, от разочарования и тоски, взлетишь над этой глупой суетой, размолотившей тебя, разбившей душу в мелкое крошево. Мы будем работать долго, тщательно, пока ты не поверишь в свою новую сущность; и тогда ангел подлетит и скажет: «Подождите, он жив!» Обязательно скажет…

Санкт-Петербург

2017–2020