– Ага! – отвечаю. – Муся уломала.

Вопрос звучит вовремя, еще шажок – и пришлось бы в порыве откровенности заложить Капитана, на которого я тогда взялась грешить. На кого еще?! Сидит, гад, под черепушкой, устраивает каверзы, вот его-то и следовало поганой метлой прогнать!

– Не зарывайся, Майя! – возражал Капитан, выходя на диалог. – Во-первых, не родился тот Гермоген, что с Капитаном справится. Во-вторых, какой я бес?! Я твой друг и собеседник, тебе же совершенно не с кем общаться!

– Ну да, друг! А кто по физиономии хлестал?!

– Ты сама себя и хлестала! Если разобраться, то окажется, что я…

– Не хочу ни в чем разбираться! Вот доберемся до Лавры – получишь!

Он и так и этак пытался меня уговорить, я же была непреклонна: везу тебя, подселенца, на экзекуцию с последующей вечной ссылкой!

Но этот эпизод я опускаю, держу слово и сразу перескакиваю на то, как готовились к поездке. Нехристей, тараторила Муся, на отчитку не пускают, но в младенчестве, к счастью, меня крестили в Спасо-Преображенском соборе. Непорядок заключался в отсутствии нательного креста. Ну не носила я его, а без креста, оказывается, тоже не пускают! Пришлось покупать, освящать и на меня надевать.

– Что еще требуется? – вопрошала Катя, тоже прикупившая, освятившая и надевшая крест.

– Поститься нужно. Но она у тебя и так худая как палка…

В общем, данную стадию подготовки исключили, как и причастие с исповедью – эти церемонии предполагалось пройти на месте. Вначале мы отправились в Москву, а оттуда на электричке в Сергиев Посад, где служит великий и ужасный Гермоген. По дороге Муся все уши прожужжала насчет выдающихся способностей батюшки, который что мелкого беса, что крупного, что самого Вельзевула может из человека изгнать. Зачем бесы вселяются в людей? А чтоб к греху подталкивать! И чтобы человека мучить: они же все органы поражают – сердце, легкие, печень, а главное – мозги! Бывает ведь так, что человек вдруг заваливается, начинает биться в конвульсиях, пена изо рта идет…

– Это эпилепсия, – вставляла Катя, – ну, припадок!

– Врачи называют эпилепсией, а на самом деле – бес человека мучает! А тогда изгнать его нужно, как изгонял Господь наш, Иисус Христос!

Муся раскрывала Евангелие в кожаном переплете, быстро его листала и начинала читать нараспев:

– В синагоге был человек, одержимый духом нечистым, и вскричал: оставь, что Тебе до нас, Иисус Назарянин?! Ты пришел погубить нас! Но Иисус запретил ему, говоря: замолчи и выйди из него! Тогда дух нечистый, сотрясши его и вскричав громким голосом, вышел из него. И все ужаснулись, и друг друга спрашивали: что это?! Что за новое учение, что Он и духами нечистыми повелевает, и они повинуются Ему?!

Катя косилась на меня, возможно, опасалась, что тоже забьюсь в конвульсиях и пена изо рта хлынет. Убедившись, что я в порядке, она просила:

– Про свиней прочти!

Опять пролистывание, далее история бесноватого, в котором сидело столько нечистых, что на стадо свиней хватило. А у меня в голове вопрос: зачем те в пропасть кинулись? Жили в человеке, никуда не кидались, а в свиней переселились – сразу куда-то сигать?! Уже на подъезде к Сергиеву Посаду вдруг вспомнила, что эпилепсией страдал писатель Достоевский: падал навзничь, палку зубами зажимал; значит, наш гений – одержимый?!

– Не о том думаешь… – качала головой Муся после таких вопросов. – Ладно, Гермоген твою головушку вылечит…

Поселились у Мусиного знакомого на Ярославском шоссе. Знакомого звали Петр Григорьевич, он служил в одной из монастырских церквей и вызвался сопроводить на отчитку. Видно было: он в авторитете, поэтому Муся тут же сделалась второстепенной фигурой. Вы, говорила, слушайте Петра Григорьевича, он пономарь, все здешние законы и уложения знает!

– Кто такой пономарь? – спросила я. – Это священник?

Оказалось, кроме священников в церкви служат еще и воцерковленные миряне. Свечки возжигают, облачение готовят, раздувают кадило…

– А кадило – это что?

Муся посмотрела на меня с укоризной.

– Опять не о том печешься, девонька! Ты молитвослов читай да к исповеди готовься!

У меня на языке вертелся еще вопрос: почему Петр Григорьевич, служащий в церкви, не имеет бороды? Все церковники (по моему разумению) должны быть бородатыми, а этот бритый! Но я сдержалась, и так, похоже, всех достала.

Исповедовались в той церкви, где служил пономарь. Ехали туда на его иномарке не первой свежести, в которой на зеркале заднего вида болталась иконка святого. Я, конечно, тут же поинтересовалась: это кто? Катя шикнула на меня, Муся глаза вверх закатила, но водитель соблаговолил объяснить, мол, Святой Петр, чего вообще-то и следовало ожидать.

Петр Григорьевич выглядел как таксист: потертая кожаная куртка, кепка, старенькие джинсы. Завел нас внутрь, где уже служба начиналась, после чего куда-то исчез, чтобы вскоре появиться в ином обличье. Я не сразу его узнала среди других служителей; а узнав, не поверила глазам: пономарь красовался в длинной золотистой хламиде с вкраплениями красных нитей! Типа таксист превратился в царя, как минимум – в царевича! В руке Петр Григорьевич держал красную книжицу; пройдя между бородатыми служителями, он приложился к руке священника, встал у подставки и, раскрыв книжицу, взялся читать. Так еще и голос поменялся! В жизни Петр Григорьевич говорил тихо, голос был низкий, а тут вдруг громким тенором заголосил!

Преображение пономаря впечатлило, я даже позавидовала. Вот бы точно так же преобразиться, из моего ежедневного ада переместившись в блистающие эмпиреи! Что для этого требуется? Отчитка? Исповедь? Согласна, только обещайте, что преображение состоится!

Однако священник, что спустя час накрыл мою голову расшитой золотом лентой, никаких гарантий попадания из грязи в князи не давал. Ему требовались мои грехи, которые я припоминала с трудом. Ну, маму Катю Магдаленой называла. Рисовала на обоях принцесс и драконов. Зеркало однажды разбила. Что еще? Грудь хотела отрастить, как у Анджелины Джоли.

– Это еще кто?! – удивился священник.

– Так, одна овца голливудская. Но я больше не хочу быть на нее похожей!

– Раскаиваешься, значит?

Я подумала и сказала, что раскаиваюсь. Еще призналась, что однажды выбросила пачку денег в реку, но в этом раскаиваться не собираюсь. Повисла пауза, после чего я услышала:

– Может, ты и права, дочь моя. Деньги – они на погибель человеческую придуманы. Ладно, Бог простит, тем более тебя.

– А чем я особенная?

– Сказывали – болящая ты… Бог тебе в помощь!

Вечером все сидели на кухне, только меня отослали отдыхать, мол, завтра трудный день. Сон не шел, я лежала в темноте с открытыми глазами, наблюдая за развешанными по стенам иконами. У пономаря по всему