Тем не менее все эти обстоятельства едва ли позволяют утверждать, что митрополит пытался «сделать» из Юрия Даниловича мученика за веру, даже покровителя Москвы (см.: [Борисов 1999: 180–181]). Обстоятельства гибели Юрия были известны: он был убит в праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, вероятно, недалеко от храма, в котором совершалась праздничная служба, что, конечно, придавало его кончине особенный характер, но смерть, в отличие от Михаила, он принял точно не «за други своя». К тому же ее внезапный характер мог вызвать невыгодные для Москвы слухи о том, что князь не успел покаяться в грехах (таких покойников хоронить по церковному обряду было нельзя, лишь в XVI в. митрополит Макарий коренным образом изменил положение, установив «общую память» для всех погибших и умерших без покаяния[206]. Поэтому речь шла, скорее, не о прославлении усопшего, а о его реабилитации в глазах народа.

Участие Юрия в междоусобиях, в том числе в борьбе против Михаила, также не было секретом, однако Петр в этом случае обратил внимание на особенную вину Дмитрия, лично поднявшего меч на родича, назначив дату погребения тела его жертвы на первую субботу Великого поста, когда еще были свежи воспоминания о недавно прошедшем празднике Прощеного воскресенья. Разумеется, это стало сильным укором и самому Дмитрию Михайловичу, и тверскому княжескому дому в целом.

Для идеологического обоснования политических притязаний любой земли в средневековой Руси служило составление летописных сводов. И если Юрий Данилович в этом смысле сделал некоторое упущение – летопись при нем в Москве не велась, то Иван Калита постарался этот пробел восполнить. Понимая важность этого мероприятия, Петр, перебравшись в Москву, предоставил в распоряжение московских книжников свой собственный летописец, который был использован в дальнейшем для создания первого Московского свода 1340 г.[207] [Приселков 1996: 182–184]. Вообще, примерно со времени переноса митрополии в Москву можно говорить о появлении московского великокняжеско-митрополичьего летописания [Приселков 1996: 184], которое, имея первоначально в большей степени местное значение, к последней четверти XIV в. стало выходить на общерусский уровень [Лурье 1976: 64].

В конце 1325 г. митрополит Петр скончался[208]. Присутствие на похоронах епископа Луцкого Феодосия говорит о вхождении в юрисдикцию Петра и Галицкой земли [Макарий (Булгаков): 26; ПСРЛ, т. VII: 200]. Тело владыки было предано земле в Москве, что сообщало величие и святость будущей столице Российской державы. Это было крупной удачей: «то, чего тщетно добивался Андрей Боголюбский для Владимира в XII в., московские князья получили с самого начала своей политической деятельности» [Щапов 2004а: 118–119]. Спор за преобладание между Москвой и Тверью был решен с утверждением Феогностом, преемником Петра, своего местопребывания в Москве [Тихомиров 1999: 39]. Кроме того, противодействие Твери ставленнику Константинополя повлекло за собой поддержку Византией Москвы [Мейендорф 2000: 442]. Как верно указал Г. М. Прохоров, «церковное и духовное сплочение Великой Руси вокруг Москвы предшествовало сплочению политическому» [Прохоров 2000: 43].

Перед смертью митрополит назначил себе преемника – архимандрита Федора [Жития святого митрополита Петра: 416], относительно личности которого историками выдвигались разные точки зрения [Седова 1993: 26; Макарий (Булгаков): 364; Голубинский 1997в: 145–146; Григорьев 1997: 31]. В этом Петр опередил свое время. Кандидаты, назначенные самими митрополитами, будут получать сан позже (святой Феогност, святой Алексий, который пытался также завещать свой сан Сергию Радонежскому). П. П. Соколов полагал, что Федор был кандидатом в митрополиты Галицкие от Любарта-Дмитрия Волынского[209] [Соколов 1913: 262–264]. Но это отнюдь не исключает ориентации на Москву в делах Северной Руси [Павлов 1894: 12], потому Петр и признал его своим преемником. По-видимому, он надеялся, что Федор станет единым митрополитом всея Руси и будет проводить намеченную им политику на севере, то есть можно утверждать, что фигура Федора была компромиссной для юга (Любарта) и севера (Ивана Калиты). В одиночку, не будучи великим князем, московский князь практически не имел шансов провести «своего» кандидата в Константинополе.

Поставление назначенного Петром себе в преемники Федора не состоялось. Новым митрополитом в 1328 г. стал грек Феогност [ПСРЛ, т. X: 195]. Противодействовать кандидатуре Федора имел все основания Александр Михайлович Тверской, но все же едва ли это сыграло решающую роль при выборе Константинополя. Главным, на наш взгляд, для патриарха было не допустить освобождения Руси от верховной церковной власти греков. Восстание 15 августа 1327 г. фактически лишило Тверского князя верховной власти на Руси (см.: [ПСРЛ, т. X V, вып. 1: стб. 42–44]). Последующие события было легко предугадать: Федорчукова рать стала естественным финалом народного выступления, в огне которого «сгорели остатки политических амбиций Михайловичей» [Борисов 1999: 223]. Поставление Феогноста состоялось в конце 1327 – начале 1328 г., так как в мае 1328 г. новый митрополит был уже на Руси [Голубинский 1997в: 147], а к этому времени в Византии не могли не знать о тверских событиях, и считаться с волей князя Александра уже не имело смысла.

В 1328 г. митрополит прибыл в Северо-Восточную Русь[210] [ПСРЛ, т. I: стб. 531]. Здесь перед ним встал выбор: поддержать или нет Москву? Ставка на Тверь в тот момент, безусловно, была бы политически бессмысленной. Феогност совсем не обязательно должен был стать и союзником Ивана Даниловича, ведь у последнего был соправитель – Александр Васильевич Суздальский, во владении которого оказался и Владимир [НПЛ: 469]. Такой раздел был совершен по инициативе Узбек-хана – возможно, татары опасались нового неповиновения слишком сильных князей владимирских [Горский 2000: 62]. Средством избежать этого они выбрали традиционное для них разделение владения на две части, подобно тому как было поделено великое княжение между Александром и Андреем Ярославичами (см.: [Рыкин 2000]). Вполне логичным выглядело переселение русского первоиерарха во Владимир, и пример святителя Петра не мог служить препятствием к этому. Митрополит даже, видимо, посетил великокняжескую столицу прежде Москвы [Кричевский 1996: 97; ПСРЛ, т. X: 195]. Но случилось иначе. Каковы причины этого? Нам представляется верным мнение И. Ф. Мейендорфа о признании византийскими дипломатами политики «потакания» Орде правильной [Мейендорф 2000: 444]. Впрочем, характерной чертой московского курса это, видимо, еще не стало. Юрий Данилович, как показал А. А. Горский, отнюдь не являлся пособником татар и зачастую выражал им неповиновение, хотя устранение их власти, безусловно, его целью не было [Горский 2000: 56–58]. И Феогност выбирал между князьями – мирниками ханов на месте сам.

Иван Калита привлек его, скорее всего, своим благочестием [Соколов 1913: 278]. Никифор Григора писал об этом князе со слов митрополита: «Он смотрел на епископа не как на земного человека, но как на какого-то ангела, только что слетевшего с неба. Ибо всегда, когда видел приносящим его