Шрифт:
Закладка:
Вероятно, суть обвинений заключалась во взимании ставленнических пошлин [Голубинский 1997в: 108–109]: обвинения высших иерархов в симонии часто совпадали с периодами напряженности в отношениях светских и духовных властей [Алексеев 2002: 301]. Конечно, о симонии как средстве нажиться речь в данном случае идти не может. Здесь имеется в виду другое – получение законного корма за поставление. Вероятно, на Руси нашлись «свободомыслящие» люди, которые полагали, что любая плата за поставление – грех, и к таким людям принадлежал епископ Андрей [Голубинский 1997в: 110]. Исследователи обычно указывают, что посланец Царьграда на месте разобрался и сделал вывод о законности действий митрополита, епископ же Андрей не понес наказания за клевету как искренне заблуждавшийся по вопросу о том, что считать симонией. Нам представляется более верным мнение Л. Н. Гумилева о том, что решающее значение сыграла на соборе позиция, занятая народом [Гумилев 1992: 381]. Его волю выражали участвовавшие в соборе светские лица, и именно среди них были сторонники Петра[199] [Голубинский 1997в: 113], хотя поддержка Константинополя, конечно, тоже сыграла свою роль.
Это столкновение сделало непримиримой вражду Михаила Тверского и Петра. Авторитет великого князя был ущемлен неудачной попыткой «свалить» митрополита [Гумилев 1992: 381]. Епископ Симеон, который, скорее всего, выступил на стороне обвинения, был вынужден покинуть свою кафедру. Его место занял верный Петру Прохор, архимандрит монастыря святого Спаса в Ярославле [ПСРЛ, т. VII: 186; т. X: 178; т. XVIII: 87]. Значительно позже, уже после гибели в Орде Михаила Тверского, Прохор выступит в качестве посредника для примирения Юрия Даниловича и Александра Михайловича [ПСРЛ, т. X V, вып. 1: стб. 40; т. XV: стб. 412]. Пока же митрополит подтвердил свои права: он совершил визит в Тверь, где епископ Андрей должен был вместе с ним участвовать в поставлении Прохора [ПСРЛ, т. XV, вып. 1 стб. 36; т. XV: стб. 408]. Едва ли совместная хиротония нового владыки могла сгладить противоречия Тверской кафедры и митрополита, скорее, это была демонстрация власти митрополита. Вместе с тем Петр показал возведением на кафедру Прохора, что не собирается заменить северных иерархов на своих людей из Южной Руси.
По свидетельству В. Н. Татищева, московскую делегацию на Соборе в Переяславле возглавлял Иван Данилович Калита[200] [Татищев 1996: 72] (Юрий Данилович, вероятно, устремился вслед за Михаилом Тверским в Орду[201] [Борисов 1999: 131]). Именно в этот момент и могли начать устанавливаться неформальные отношения русского верховного пастыря и Ивана Калиты. Так Михаил Ярославич доставил в лице митрополита союзника не себе, а враждебной Москве [Голубинский 1997в: 113]. Петр должен бы был завести тесные связи со своим «родным» князем Галицким, не найдя опоры в великом князе Владимирском, но он мог получить инструкции в Византии стараться избегать зависимости от латинской польской короны, а пребывание во Владимире втягивало его в гущу общественно-политической жизни Северо-Восточной Руси [Карташев 1993: 301].
Со времени собора митрополит мог осуществлять свои властные права как общего для всех русских земель епископа[202]. В его поездках по своей митрополии главную роль играли не фискальные цели (хотя и они имели место), а желание привести в порядок церковные дела и нравственность общества [Соколов 1913: 233–234]. Для поездок был и еще один повод – нежелание долго оставаться во Владимире, городе враждебного Михаила Ярославича [Карташев 1993: 302].
Последний, впрочем, не извлек уроков из произошедшего и выдвигал новые обвинения против Петра. До нас дошло послание к этому князю патриарха Нифонта, где патриарх в ответ на обвинения Петра в разрешении браков между родственниками и в симонии просит прислать ему митрополита для суда, в случае если тот сам не захочет явиться[203]. Это была вторая попытка великого князя «убрать» со сцены неудобного иерарха, но патриарх (правил в 1312–1315 гг.) не успел исполнить желание русского правителя [Голубинский 1997в: 113–115; Карташев 1993: 300–301]. На Руси сохранилось статус-кво, а епископ Андрей вынужден был сложить свой сан. Вместо него был поставлен Варсонофий [ПСРЛ, т. XV, вып. 1: стб. 36; т. XV: стб. 408–409], в его хиротонии участвовал, вероятно, и Новгородский архиерей Давид, приезжавший в Тверь с дипломатическими целями [Кучкин 2003: 48]. Северо-Восточная Русь, таким образом, совершенно сплотилась под властью митрополита. Здесь стал заметен и стратегический просчет тверских князей: они поторопились завести у себя епископию, в то время как в столице формирующегося государства должен был жить митрополит, а не епископ [Соколов 1913: 250].
Вскоре после окончания собора Петр имел возможность отблагодарить своих московских доброжелателей: он отмежевался от Дмитрия Михайловича, не позволив напасть на Новгород (или Нижний Новгород?)[204] [ПСРЛ, т. VI, вып. 1: стб. 370–371; т. VII: 186; т. XVIII: 87; т. XXVII: 55, 237, 322; т. XXXIX: 97]. По мнению А. В. Суэтина, в данном случае решающее значение имело то, что по завершении собора в Переяславле митрополит «затаил обиду» на великого князя и «нанес ответный удар», отказав в благословении его сыну [Суэтин 1999: 169]. Впрочем, Петр, конечно же, мог руководствоваться при этом не только политическими, но и миротворческими соображениями: его долгом как пастыря было постараться сохранить мир [Борисов 1995: 77].
Имя митрополита Петра связано с переносом резиденции русских первоиерархов в Москву. Объяснение этого важнейшего в русской истории события всегда волновало историков. Н. М. Карамзин полагал, что Петр полюбил «красивое месторасположение» этого города и его «доброго князя» [Карамзин 1992: 129]. Митрополит Макарий высказал примерно такое же мнение [Макарий (Булгаков): 25]. На самом деле Петра с Москвой связывали давние симпатии. Они возникли еще со времени Переяславского собора. Вероятно, митрополит жил подолгу в Москве, чаще,
