когда Ельцин был занят ежедневными конфликтами с парламентом по вопросам стратегии и тактики, начала формироваться «красно-коричневая» коалиция русских националистов, неокоммунистов и имперских реваншистов. Красно-коричневые были едины в своей поддержке авторитаризма и в оппозиции построению либеральной демократии по западному образцу. Они осуждали демократические процедуры, неограниченный индивидуализм и светский, гражданский характер Российского государства. Для них государство было моральным сообществом, а не просто набором формальных организаций и процедур, что давало им преимущество в борьбе с либералами, которым было трудно объединить либеральный национализм и преимущества индивидуализма с моральным содержанием, не ограниченным только рамками демократических процедур. Определение Ельциным нации как «многонациональности плюс демократического индивидуализма», его убежденность в том, что России не нужна новая коллективистская идеология, и его явно корыстное видение себя как гаранта новой светской нации позволили оппонентам перехватить инициативу в этом вопросе.

В сфере межгосударственных отношений стал звучать все нарастающий хор голосов – даже среди многих бывших сторонников горбачевского «нового мышления», – призывающих к непредвзятым размышлениям о «национальных интересах» России. Теперь, когда Россия и Советский Союз пошли на односторонние уступки и асимметричные сделки почти по всем вопросам внешней политики, где правительство готово провести черту? Что еще не отдано из того, что осталось? Если Россия – возрождающееся национальное государство и более не Российская или советская империя, то какие национальные интересы она должна преследовать, занимая свое место в мире? Группы влиятельных политических деятелей и парламентариев обсуждали и дискутировали эти вопросы в 1992 году, публикуя докладные записки и статьи, в которых настаивали на необходимости для России выработать свою идентичность в международных отношениях, избавившись от роли просителя, и занять позицию по защите этой идентичности и интересов, из нее вытекающих. Риторика, неизменно сопровождавшая эти тщательно продуманные и разумные заявления, включала тот постулат, что Россия является «великой державой» и должна рассматриваться как таковая. Люди, исповедавшие этот «реалистический» взгляд на международные отношения, стали известны как «государственники». Хотя большинство государственников не входило в формирующуюся красно-коричневую коалицию, они были ярыми противниками уступчивой внешней политики, которая после распада СССР, при Ельцине, усилилась.

«И один шаг назад»

В речи, произнесенной Ельциным 5 апреля 1992 года, мы видим первые признаки того, что он осознал необходимость корректировки. Он защищал свои экономические реформы и предсказывал, что на предстоящем заседании Съезда народных депутатов «будет предпринята попытка реванша, [которая должна получить] решительный отпор»[257]. Но он также признал, что его правительство сделало ошибки и что теперь нужно внести корректировки:

Даже самые точные расчеты и самые продуманные модели не способны учесть все очень сложные области жизни с ее разнообразными сюрпризами. Ни одна программа не может быть реализована, если она не подвергается постоянным корректировкам и исправлениям. Последние месяцы многому научили правительство[258].

Но корректировки – это не отказ от прежней политики:

Если мы остановим реформы, мы никогда не выйдем из бедности. Достичь прорыва невероятно сложно. <…> Сегодня имеет право на существование только один путь – продолжение радикальных реформ. <…> Я не сойду с этого пути. И, на мой взгляд, другого пути просто нет[259].

В той же речи Ельцин выступил против ностальгии побежденных коммунистов и националистов: «Не будет продолжаться изоляция нашей страны под предлогом сохранения исконного характера России. Это означало бы снова загнать Россию в исторический тупик, обрекая ее на отсталость, а ее народ – на скудное существование»[260]. В заключение Ельцин повторил, что вопрос вестернизации России не обсуждается: «Историю вспять не повернуть»[261]. Ко многим из этих тем он обратился вновь на следующий день в своем выступлении на Съезде народных депутатов.

Признав, что он совершал ошибки, Ельцин также почувствовал необходимость изменить конкретные параметры успеха, по которым будет оцениваться его эффективность как лидера. В ноябре 1991 года он говорил о шести месяцах тягот и лишений, за которыми последует поворот к лучшему. 27 мая 1992 года он изменил эту оценку На вопрос о том, желает ли он отказаться от каких-либо из своих предыдущих обещаний, он сказал нет, но пересмотрел реальное содержание этих обещаний: «Я говорил еще во время президентской кампании, что в конце 1992 года начнется стабилизация в экономике. Я не сказал, что ситуация сразу улучшится. Сначала вы получаете стабилизацию экономики, а затем, как следствие, улучшение жизни людей»[262].

Затем Ельцин расширил временные рамки, в которых следует оценивать его успех:

Реформа не может быть завершена за один год. <…> [Мы] стремимся <…> определить этапы: что можно сделать сейчас, что через три года, а что возможно только через десять лет. Нам пришлось пережить этот критический период 1992 года. И я думаю, что сейчас, пожалуй, самый опасный момент миновал[263].

То, что сейчас для России «миновал самый опасный момент», конечно, было преждевременным утверждением, но это помогло выиграть время. Постепенно экономические трудности усугублялись, и политическая риторика Ельцина стала включать в себя другие оправдания. В своем выступлении по телевидению 19 августа 1992 года, в годовщину попытки путча, он поздравил правительство и народ с тем, что они выжили после лечения: «За последние шесть месяцев Россия разработала основы рыночной системы. Как говорится, мы вошли в воду, не умея плавать. Но мы не захлебнулись и не утонули»[264]. Он сразу же расширил еще больше временные рамки для оценки результатов: «Именно сейчас мы получаем уникальный опыт, который принесет пользу нам, а тем более нашим детям и внукам»[265]. В дальнейшем по мере обострения его противостояния с парламентом эволюционировали и его объяснения неудач. 14 апреля 1993 года он заявил, что «именно законодательная власть несет ответственность за трудности, связанные с реформами»[266]; позже он еще больше расширит круг ответственных, обвинив институциональное и культурное наследие коммунизма[267].

Ельцин не просто изменил свою риторику; он также внес существенные изменения в политику. Весной 1992 года, примерно через пять месяцев после начала реализации гайдаровской программы, Ельцин перетасовал кабинет и назначил на ключевые должности четырех представителей управленческого и оборонного лобби. Он также терпимо относился к вливанию новых денег в экономику для сохранения субсидий, имеющих целью предотвратить банкротство крупных предприятий, что могло бы привести к социальным волнениям среди людей, оказавшихся безработными. Он поддержал программу массовой приватизации («Нам нужны миллионы собственников, а не сотни миллионеров», 7 апреля 1992 года и 19 августа 1992 года), которая тем не менее была ориентирована на продажу большей части акций инсайдерам (администрации и рабочим предприятий), а не