бытность председателем Верховного Совета РСФСР (1990–1991)[276], но это поведение было обусловлено тем, что избран он был с небольшим (в четыре голоса) перевесом в ходе закрытого внутрипарламентского голосования. Как только Ельцин получил подтверждение своего лидерства со стороны общественных масс (на президентских выборах в июне 1991 года), он заявил о себе. Оппозиция его руководству в 1992 году со стороны Съезда народных депутатов и его собственного вице-президента, присоединившегося к антиельцинским силам, угрожала его политическому авторитету и противоречила его пониманию принципов политического порядка. Он утверждал, что Съезд – пережиток времен СССР, в котором никогда не проводились по-настоящему свободные и справедливые выборы. Тем более казалось неприемлемо, что из-за конституционного тупика Верховный Совет претендовал на роль «высшей власти» в государстве, как было написано в устаревшей, но все еще не отмененной брежневской конституции 1977 года. Согласно ельцинской плебисцитарной концепции власти, высшим носителем власти являлся «народ», и Ельцин – но не парламент – выдержал это испытание[277]. Поэтому, когда парламентарии начали призывать к импичменту, президент России был готов к драке.

В речи 11 февраля 1993 года Ельцин признал, что политика экономических реформ 1992 года сопровождалась «множеством ошибок»[278]. Но вместо того, чтобы занимать оборону по поводу своей личной ответственности, Ельцин переложил вину на законодательную власть: «…растущая напряженность в сфере государственной власти нанесла в прошлом году огромный ущерб, в том числе экономический. Сегодня это может просто взорвать страну, торпедировать любую, даже самую лучшую, программу действий»[279]. На следующей неделе он выразил недовольство по поводу недопустимости противостояния между законодательной и исполнительной ветвями власти, потребовав принятия новой конституции и проведения всенародного референдума[280].28 февраля его стратегия прояснилась. Он довел свою политическую риторику до крайности, определив выбор как бинарную оппозицию. Он обвинил Верховный Совет в попытке навязать «возврат к абсолютной власти Советов». Это резко контрастировало с «нормальным разделением властей [между исполнительной и законодательной ветвями], которое принято во всем мире». Результатом этого раскола стал политический паралич, грозивший «взрывом контрреволюции в стране <…>, который разрушил бы не только реформы и демократию, но и саму Россию». Его вывод был предсказуем, но он впервые заявил об этом публично: «Я больше не могу терпеть такое положение дел»[281].

Однако Ельцин не желал политической изоляции. В той же речи он призвал свою аудиторию – умеренное объединение промышленников «Гражданский союз» – присоединиться к нему в широкой центристской коалиции, которая позволила бы изолировать экстремистов[282]. Он вернулся к этой теме в телевизионном интервью 7 марта 1993 года[283]. Четыре дня спустя, на VIII Съезде народных депутатов, он настоял на том, что Россия должна быть президентской республикой, и предупредил, то перед съездом встанет выбор между консенсусом или конфронтацией – с теми он или с другими[284].

Ельцин, по-видимому, решил еще больше поляризовать ситуацию, демонизируя своих оппонентов и тем самым выставляя себя тем, кто примет необходимые меры для спасения страны от реакционной реставрации и неизбежного разрушения. В телевизионном обращении к российскому народу 20 марта он назвал Съезд народных депутатов пережитком бывшей большевистской, антинародной системы, которая сегодня вновь стремится вернуть себе утраченную власть над Россией. Он назвал прошедший VIII съезд генеральной репетицией мести бывшей партийной номенклатуры[285]. Более того, на съезде, по его словам, царила имперская идеология. Эти силы, если бы им было позволено управлять страной, разожгли бы вооруженные конфликты со всеми бывшими союзными республиками, навязали бы возвращение к гонке вооружений, рост военных расходов и глобальную конфронтацию со всем миром[286]. Возвращаясь к метафоре «из ада в рай», Ельцин изменил направление движения, предупредив, что если реваншисты вернутся к власти, «это будет падение в пропасть»[287]. Как избранный представитель всего народа и защитник благополучия России, объявил Ельцин, он подписывает указ о приостановлении полномочий парламента, о наделении президента чрезвычайными полномочиями по управлению, о назначении общенародного референдума о поддержке президента, съезда, социальной политики Ельцина и о назначении новых парламентских выборов. Ельцин снова пошел по плебисцитарному пути. 26 марта он говорил о том, что вверяет свою судьбу в руки самого справедливого и верховного судьи – народа[288].

Через несколько дней Ельцин отказался от угрозы ввести чрезвычайное положение. Но он добился проведения общенародного референдума, а также получил общественное одобрение, довольно легко выиграв этот референдум (прошедший в конце апреля). Хотя чрезвычайный режим был отменен, он все еще чувствовал необходимость возобновить переговоры с парламентом по условиям новой конституции и федеративного договора. В последующие месяцы эти переговоры зашли в тупик из-за несовместимых концепций отношений между исполнительной и законодательной властью и отношений центра и периферии. Ельцин становился все более нетерпеливым. Он снова усилил риторику, обвиняя парламент и местные отделения Советов в стремлении восстановить коммунизм, заявляя, что идет процесс репрессий против инакомыслящих внутри всей системы Советов, цель которого состоит в том, чтобы истребить все живое[289]. Наконец, в сентябре 1993 года он сделал то, о чем размышлял весь год[290]: он своим указом распустил Верховный Совет и объявил, что в декабре состоятся новые выборы. Это было несомненным нарушением действующей конституции, которая прямо запрещала любые попытки распустить или даже приостановить деятельность российского парламента. Но Ельцин оправдывал свои действия императивом национальной безопасности, считая, что эти меры необходимы для защиты России и всего мира от катастрофических последствий распада российской государственности, которые снова повторяются в стране, обладающей огромным арсеналом ядерного оружия[291].

В начале октября 1993 года, когда депутаты отказались покинуть здание Верховного Совета, объявленного Ельциным распущенным, ситуация обернулась насилием. Здесь не место для того, чтобы решать, кто виноват в эскалации; ясно, что с гуманитарной точки зрения вину несут обе стороны. Ельцин отключил электричество в парламенте; вскоре после этого вооруженное и невооруженное сопротивление его роспуску переросло в столкновения на улицах Москвы между сторонниками правительства и парламента. После нескольких напряженных дней Ельцину удалось убедить военное командование поддержать его. Он ввел в столицу огромные – некоторые сказали бы непропорциональные – военные силы и обстрелял из танков здание парламента, чтобы обеспечить захват и арест находившихся в нем депутатов. Говорят, что в те дни погибли сотни граждан России. Но Ельцин победил. Это дало ему возможность диктовать условия новой конституции и назначить выборы в новый парламент[292].

Эти выборы прошли в декабре, одновременно с референдумом о том, следует ли стране принимать одобренную Ельциным конституцию. Она отражала сильную версию той позиции, которую Ельцин отстаивал на протяжении 1992–1993