истолковывать волю народа [Костиков 1997: 306–307; Попцов 1996: 283]. Из-за своих ярких побед в противостоянии со старой системой и на свободных выборах он считал, что ему не нужно перед кем-либо отчитываться или объясняться [Костиков 1997: 304]. Он также считал себя «народным царем» – доброжелательным и заботливым, но при необходимости и строгим [Бурлацкий 1997: 315]. Заверяя население, что его печали скоро утихнут, он чувствовал себя православным священником, поднимающим дух своей паствы [Костиков 1997: 21–22]. Во время поездки по России в 1992 году он вез с собой сотни миллионов рублей на «подарки трудящимся». Он знал, что это нарушает сложившуюся экономическую политику, «но считал возможным для себя делать царские жесты» [Костиков 1997: 42–43][308].

Эволюция ельцинского стиля управления

Ельцин на протяжении всей своей политической карьеры придерживался о себе персоналистских представлений; он всегда хотел быть «главным». Он был чрезвычайно требовательным начальником, который рассчитывал, что все его подчиненные будут работать и отдыхать так же усердно, как и он сам.

В Свердловске он ожидал от подчиненных, что те откажутся от выходных, чтобы поиграть в волейбол или отправиться на рыбалку или охоту, как только он того потребует [Бурлацкий 1997:123]. В Москве их вызывали на теннисный корт. Однако со временем стиль работы Ельцина изменился. Он всегда сочетал персонализм с патриархальным самоопределением; закрытый, монархический стиль стал преобладать только после 1993 года. В воспоминаниях двух его ближайших помощников конца 1980-х, когда он был лидером оппозиции Горбачеву в Советском Союзе, редко упоминаются черты, которые я подчеркивал до сих пор; зато там говорится о харизматичной личности Ельцина того времени [Суханов 1992; Ярошенко 1997]. В воспоминаниях людей, работавших с Ельциным как до, так и после 1993 года, проводится различие между ранним президентом Ельциным и поздним президентом Ельциным, причем поворотная точка наступает где-то в конце 1993 года. До этого Ельцин был популистом, уверенным, как утверждают авторы этих воспоминаний, в своей способности мобилизовать массы против своих политических противников. Он также пользовался огромным харизматическим авторитетом в своем окружении и обладал легитимной властью, проистекающей из его победы на всеобщих президентских выборах в июне 1991 года. Кроме того, требуя почтения к патриарху от своего ближайшего окружения, он все же был доступен, консультировался, был восприимчив к советам в политике.

К концу 1993 года, однако, Ельцин потерял уверенность в своей способности сплотить массы – вывод, во многом подтвержденный результатами парламентских выборов в декабре 1993 года [Костиков 1997:151–152; Гайдар 1996:230–231,313-314; Коржаков 1997: 330]. Предположительно это был не только удар по его эго, но также и угроза для его стратегии сохранения авторитета, ибо плебисцитарный подход к достижению цели предполагает, что народ встает на сторону лидера против его политических врагов. В 1988–1989 годах Ельцин обратился к народу за защитой от коммунистического партийного государства. В 1989–1992 годах он добился власти на волне нескончаемого народного одобрения. В 1993 году издержки от его действий росли, и население потеряло веру в своего героя. Ельцин по-прежнему находился у власти и формально был сильнее, чем когда-либо, но он оказался на новой политической территории.

Гайдар пишет, что примерно в это время Ельцин начал представлять себя добрым царем в окружении огромного двора [Гайдар 1996: 295]. Как сообщает Костиков, со временем Ельцин все чаще говорил о себе в третьем лице [Костиков 1997: 308]. По словам Коржакова, Ельцин серьезно озаботился собственной безопасностью [Коржаков 1997: 133]. Он также сузил круг тех, к кому мог обратиться за советом, и позволил сотрудникам службы безопасности в своем окружении оказывать значительное влияние на политику [Гайдар 1996: 300]. Как сетовал Костиков, «демократы болезненно переживали, что в отношениях с Борисом Николаевичем постепенно исчезал демократизм, доступность, доверительность отношений» [Костиков 1997: 322][309]. Один из бывших коллег объясняет эту тенденцию одновременным влиянием физической боли и истощения Ельцина в то время и эмоциональных страданий, связанных с «проигрышем» на парламентских выборах в декабре 1993 года – и это после того, как он вложил столько энергии в победу над Верховным Советом в 1993 году! Он тратил столько «негативной энергии» на протяжении стольких лет, что к 1994 году его окружение могло принести ему «плохие новости» только в том случае, если они были упакованы в три слоя «хороших»[310].

Это изменение привело к тому, что Гайдар заметил Костикову в январе 1994 года: «Нужно вернуть Ельцина Ельцину». Это означало, что им нужно было найти способ обуздать авторитарные замашки Ельцина, сделать так, чтобы он больше советовался, не дать ему чрезмерно искать утешения в алкоголе [Костиков 1997: 296][311]. Ельцин эволюционировал из «народного царя» [Бурлацкий 1997: 315] во все более замкнутого монарха. Его персонализм, хотя и сохранялся на протяжении всего его президентского срока, эволюционировал из популистского, открытого советам и доступного для общения варианта в сторону более замкнутого и закрытого.

Патриарх как системный менеджер

Ощущение Ельциным своей политической уязвимости и его переход к более замкнутому стилю работы сопровождались также очевидным сдвигом в его стратегии поддержания авторитета. Начиная с 1994 года Ельцин публично показывал себя лидером, основной целью которого было укрепление построенного им нового порядка и преодоление противоречий внутри этого нового порядка. Он представлял себя скорее системным менеджером, чем строителем системы. Эта перемена заставила его еще дальше дистанцироваться от радикальных реформаторов и укрепить связи с центристами, что соответствовало его более ранней реакции на политический вызов.

В результате падения своей популярности и роста критики после экономических реформ начала 1992 года он переключился на поиск поддержки со стороны центристов во многих сферах политики. После военной победы над депутатами и их вооруженными сторонниками в октябре 1993 года, но до декабрьских выборов Ельцин начал подчеркивать тему «нормализации» и необходимость долгосрочного процесса культурной адаптации к новой системе[312]. На своей пресс-конференции после выборов он заявил, что Россия жаждет стабильности, России нужен мир[313]. Мемуары, которые он подписал для публикации в начале 1994 года, завершаются прозаическим обещанием дать российскому народу «устойчивость в политике и экономике» и заявлением о том, что «спокойствие России и является главной целью этого неспокойного президента» [Ельцин 1994:299]. Успокоившись после своего приступа гнева по поводу амнистии в феврале 1994 года, Ельцин предложил (и выступил посредником) «меморандум о социальном согласии», направленный на то, чтобы побудить всех умеренных формально согласиться работать в системе, избежать разжигания общественных страстей и помочь ему изолировать экстремистов в Думе[314]. По его мнению, конституция положила конец противоречиям двоевластия и создала цивилизованную основу для прочного мира и рационального развития.